Орлеан - [16]

Рудик бросил упражнение через минуту.

Вышел из квартиры и запер дверь на два замка.

2

Лидка жила в небольшом частном секторе, расположенном на окраине Орлеана, где еще сохранились глинобитные дома, обмазанные конским навозом, перемешанным с песком и соломой. Но ее дом был деревянным, среднерусским, и она гордилась этим, так как в Орлеане была своя иерархия: жители первого сорта жили в панельных домах из шлакобетона, жители третьего сорта — в глинобитных, монгольских и степных, а она, Лидия Павловна, находилась посередине, следовательно, наверх, к звездам, требовался только один шаг. Правда и вниз, к глинобитным, нужен был тоже один шаг-падение, но парикмахерша об этом не думала, уповая на свою удачу и умение выходить сухой из воды.

К ее дому можно было пройти через центр с небольшим базарчиком, который закрывался в два часа дня, и двумя супермаркетами уездного значения с одними и теми же дешевыми продуктами, оттого что часть из них была просрочена. Но можно было сократить путь и дать берегом, через соленое озеро по крупной гальке, наваленной еще в советское время, когда здесь решили сделать курорт, учитывая полезные свойства соленой воды и местной грязи. Технику пригнали, гальку навалили, но курорт не доделали, оставив это надвигавшемуся как туча капитализму, легкому на подъем, но тяжелому по приземлению на головы зрителей. Рудик и пошел по этой советской гальке сочинского формата, справедливо предполагая, что он будет у Лидки минут через пятнадцать-двадцать.

На горизонте в бликах отгоревшего светила были видны трубы химического комбината, напоминавшие бинокль откинувшегося навзничь человека. За спиной остался брезентовый шатер цирка шапито. Вода после несостоявшейся бури была спокойной, как уснувший новорожденный. В ней никто не купался, и на пляже никто не сидел.

Рудик наклонился к озеру, набрав его в руки. Вода была похожей на холодец — тяжелой, липкой.

— Плыви себе, Артемия салина, — сказал Рудик на всякий случай, хотя никаких рачков в своих руках не увидел. — Бог с тобой.

Он выпустил воду обратно в озеро.

Поднялся по крутому склону, цепляясь за сухие пучки травы и набирая песок в сандалии.

Над самым обрывом навис забор-ветеран, он не знал, что ему делать: то ли съезжать к воде, то ли, пусть качаясь и неустойчиво, но все-таки на своих ногах наблюдать за равнодушной действительностью.

Можно было пройти через дыру, но Рудольф Валентинович решил поступить цивильно, он отворил незапертую калитку и тем самым разбудил истеричный лай собаки. Из огромной будки, в которой мог бы жить человек, на него бросилась маленькая шавочка, плешивая и в блохах, компенсировавшая свою субтильность драчливым нравом, ибо в противном случае ее бы выбросили на помойку и вообще бы отдали приветливым живодерам.

Рудик порылся в карманах, вытащил из них пластинку жвачки и, стянув обертку, отдал цацку глупой собаке. Та, сразу же перестав лаять, начала жадно нюхать и лизать пластинку, лежавшую в пыли.

Он, не стучась, вошел в деревянный дом.

Навстречу ему выехал мальчик лет четырех на маленьком трехколесном велосипеде. Щечки у мальчика были толстыми, как у хомяка. Из-под коротких штанишек высовывались подгузники.

Рудольф Валентинович снова порылся в карманах и, ощущая в груди непознанную доброту, вытащил малышу очередную пластинку жевательной резинки. Увидев ее, малыш отчего-то сдрейфил, очень внимательно посмотрел в лицо вошедшего и укатил на своем велосипеде в глубину коридора.

Белецкий открыл дверь комнаты. Лидка сидела на раскладушке, подперев голову рукою.

— …И чего? — спросил ее Рудольф. — Чего ты меня звала?

— Он меня достал, Рудик!

— Чем тебя можно достать? Каким кайлом? — Он сел на раскладушку рядом и прислонился затылком к стене с ковром, на котором было изображено утро в сосновом лесу.

— Какой же ты все-таки мерзкий, — не сдержалась она.

— Я не мерзкий, у меня просто повышенная кислотность. Так в чем проблема?

— Он слова говорит.

— Кто? Кларк Гейбл?

— Скорее всего, он, — задумчиво согласилась Лидка.

— Какие слова?

— Разные. Я даже не могу тебе передать.

— А все-таки?

— Философию гонит. Дуализм неоплатоников… — пробормотала Лидка. — Вроде загадок.

— Но у неоплатоников, насколько я помню, нет никакого дуализма. Они разрабатывали идею триады, которая преобразовалась у христиан в идею Святой Троицы. — Белецкий сладко потянулся, да так, что кости затрещали. — И я тоже могу загадать тебе загадку. Отчего в Африке выбирают больших жен? — Рудик сделал паузу. — Оттого, что они больше отбрасывают тень.

Лидка с сомнением посмотрела на своего гостя.

— Ты не мерзкий, — сказала она. — Ты просто идиот.

— Идиот, — согласился врач. — Но я раньше не был таким. Мне предназначалось поприще необыкновенное, высокое. От этого трепетало юношеское сердце, и добрый гений смеялся в вышине.

— И когда же у тебя все кончилось? — с интересом спросила парикмахерша, не принимая в расчет его ернического тона. — Когда добрый гений перестал смеяться в вышине?

— Когда я встретил тебя, — ответил Рудольф Валентинович, — и стал делать по три операции в день. Тогда добрый гений призадумался и вскоре ушел куда-то.