Орланда - [60]

— Где? Которая? — спрашивает Алина.

— Блондинка. Справа.

Алина смотрит на девушку с небольшим пакетом в руке. Не забудем — у нее теперь волосы цвета топленого масла, она больше не экономит — так что долой мерзкую юбчонку из кожзаменителя! — и на ней красивая длинная юбка из бежевого джерси. Алине нравится.

— Она очень даже ничего.

— С ума сошла! Она хочет спать со мной.

— Твое отвращение к женщинам странно — ты же теперь мужчина!

— Я могу вылезти?

— Мы давно ее обогнали. Где твое любопытство? Это должно быть так волнующе — понять разницу…

— Ну да, но они меня не возбуждают. Сейчас я наверстываю твои двадцать лет воздержания. Ты была такой утонченной, слишком копалась в себе, когда мужчина тебе нравился! По большей части — делала вид, что ничего не понимаешь, а если не удавалось обдурить саму себя — создавала воображаемые препятствия. Неудивительно, что до Альбера у тебя было всего три любовника, и мне пришлось смириться, когда ты упустила Жана — а он был очарователен, и Луи — он мне очень нравился, и Антуана, и Октава, и Жюльена, и Жан-Пьера, и Жан-Жака, и Эдуара…

Алина со смехом прервала его:

— Ну хватит! Не могла же я спать с тезкой собственного отца!

— Глупости! Папа очень сексуален, ты просто никогда не замечала! Прямая спина, седина, красивые крупные руки…

— Успокойся! Наша цивилизация наложила табу на инцест!

— Очень жаль! Ты запихивала в меня все запретные желания, не понимая, какую бомбу закладываешь в свое подсознание. Увы! Некоторые из вышеперечисленных безвозвратно утеряны: Жюльен в Австралии, Антуан растолстел, а Жан-Жак вообще полупарализован после аварии.

— Заметь — их интерес ко мне доказывает, что все они были абсолютно гетеросексуальны!

— В душах человеческих, моя дорогая Алина, существую такие темные пропасти, о которых ты и понятия не имеешь.

— Есть многое на свете, друг Горацио…

Они закончили фразу хором. И расхохотались во все горло. Сейчас они придут домой, притащат с собой горы еды. Пока Алина будет убирать овощи в холодильник, Орланда разложит фрукты по вазам и расставит по столам, а потом он проголодается, и Алина всплеснет руками и скажет — «будешь есть такими темпами, скоро станешь ужасно жирным», но он-то знает, что это не так, ему ведь всего двадцать лет, а в двадцать можно делать все, что твоей душеньке угодно, ты сама вспомни — ела, как людоедка, и была худой, как щепка, и это их рассмешит, потому что сейчас все кажется черт знает каким забавным, и они беспрестанно смеются, они пьяны, им весело, они счастливы.

* * *

В субботу Орланда отправился «на сексохоту», но в воскресенье и понедельник они не расставались. Спали после еды, ходили в кино, ели бутерброды, гуляя по Главной площади, — как японские туристы, Орланда обращал внимание удивленной Алины на мужчин, «западавших» на нее, показывая ей тех, кто был в его вкусе, но он плевать на них хотел и оставался с ней. Они легли поздно, но Алина не забыла об автоответчике, и Альбер позвонил в десять.

— Я снова тебя разбудил?

— Да, я очень поздно читала.

— Твоя жизнь совершенно разбалтывается, когда я уезжаю!

Он начал рассказывать о вчерашнем обеде: все приглашенные говорили по-английски, но из-за акцента европейцы плохо их понимали, так что переводчики трепались, не закрывая рта, и разговор был ужасно утомительным. Разница во времени оказала свое обычное действие, и он плохо спал, хоть и устал, как собака. В восемь часов их отвезли в Банк Гонконга, где их ждал более чем посредственный завтрак.

— Это странное место, я бы даже сказал — дикое, тысячи людей делают тысячи разных операций, сидя перед тысячами компьютеров. Знаешь, когда просто идешь по улице, то же самое происходит в конторах, офисах и кабинетах, только никто этого не видит. А здесь словно Асмодей какой-то поработал — ни стен, ни крыш, все выставлено напоказ, вот только это обман, потому что все равно не знаешь, что на самом деле происходит: видимость не выдает содержания, энное количество человеков сидят за энным количеством письменных столов, к которым подходит энное количество других людей, чтобы с ними пообщаться. Это банк, и ты воображаешь, что финансовые потоки текут в разных направлениях по законам, известным только посвященным, и скапливаются в каких-то секретных местах, подкормив по пути «крохами с барского стола» бесчисленное множество трудолюбивых муравьишек.

— Да это просто ад какой-то!

— Бордье очень понравилось все, что они увидели, они считают, что поездка сыграла крайне важную роль в деле. Отныне они полностью нам доверяют, мы можем делать все, что сочтем нужным, они будут подписывать бумаги с закрытыми глазами. В каком-то смысле все сложилось вполне удачно, полагаю, Ренье успокоился.

Альбер сказал, что не позвонит завтра, — рейс ранний.

— Я буду дома в среду, после полудня.

— Тогда я вернусь сразу после лекций. Мы сможем пообедать вместе.

— Хорошо, а теперь — засыпай! И прошу тебя — ложись сегодня не слишком поздно.

* * *

В этот пасхальный понедельник мне не стоит вспоминать ту благоразумную женщину, которой была Алина, когда пила минеральную воду в кафе напротив Северного вокзала, иначе и я утону в хаосе. Я должна быть историком, беспристрастно и озадаченно следующим за фактами, неустрашимым репортером, свидетелем. Алина открывает в себе бездны: это просто безумие — зная, что Альбер возвращается через два дня, жить мгновением, словно будущего не существует. Она счастлива, но не признается себе в этом: думаю, она интуитивно чувствует, что испугается. Странная сущность молодого человека, который спит, смеется и играет бок о бок с ней, больше ее не смущает — двенадцатилетняя беззаботность заразительна, она откладывает на завтра то, что могло бы смутить ее душу сегодня. К несчастью, завтра всегда наступает так быстро, когда не хочешь этого! Только нетерпение заставляет время тянуться бесконечно — вот Альбер уже с Алиной.