Орион-Светоносец - [3]

— А Изя? — спросил я его тогда. Мне очень нравился его друг Изя. Он мне помогал с математикой, физикой, рассказывал истории из древних царств. — Пап, Изя тоже проклят и пойдёт в ад?

— О, Изя отправится в ад ещё прежде меня, — оживился отец. — То есть, конечно, одновременно со мной. И провалится как бы не глубже. Кто использовал жизнь свою на погибель спасителя своего…

Во как.

— Тогда я, значит, тоже пойду в ад? Вместе со всеми вами?

— Ты? Ну уж нет. — Он положил руку мне на голову. — Ты будешь спасён, об этом я позабочусь. Поэтому я и отдал тебя в русскую школу, поэтому и назвал Станиславом. Чтобы на Страшном Суде ты был причислен к лику святых — к семье мамы — твоего дяди, Ивана — а не к моей.

— Не получается, — заявил я. — Как же я буду среди святых, если вы будете гореть в аду — ты, дедушка, твои друзья и братья, Изя… Что, я буду смотреть на ваши адские муки и наслаждаться счастьем рая? Не могу. Ничего у тебя не выйдет.

— Выйдет, Стэн. Выйдет. Это тебе здесь кажется, что так нельзя, сейчас, при жизни — а там, в раю, ты уже будешь знать, что я сделал. Не просто так, как здесь, когда изучаешь историю, слышишь новости, смотришь фильмы. Там ты будешь всё понимать. До конца. Ты увидишь, как страшны мои грехи, как я зол. Изнутри, весь целиком. Я нераскаянный убийца. Я прогнил. Иногда я при жизни горю в аду. У Бога ты обретёшь любовь к справедливости и будешь рад, что меня заслуженно покарали. Мои страдания не смогут запятнать твой рай, Бог этого не допустит. Ты будешь счастлив, Стэнли. Ты будешь свят.

О святости мы тоже говорили. Мне было тогда восемь лет. Я прочитал про большевизм в учебнике истории и спросил у отца, как это мамин брат Иван может быть святым после того, как он бросал в ямы умирающих от голода людей и заживо их хоронил. А они ему ничего не сделали. Отец ответил, что всё это не имеет значения, потому что такие вещи мало кто не делал, и все ради собственной выгоды, и только Иван делал их для того, чтобы устранить любое страдание и всю земную несправедливость навек. Больше я никогда не задавал отцу вопросов по этике.

В своей броне отец похож на потемневшие образы Рима — картины, фрески, статуи в музеях. Даже в лице есть какое-то сходство, причём непонятно откуда, потому что мы точно не потомки римлян. Мы германцы.

— Почему ты больше не носишь тот, другой доспех? Радужный? Он такой красивый.

— Я не хочу быть красивым перед этими свиньями, Стэн.

Он достаёт из-за пояса флягу и протягивает её мне, хлебнув. Виски. Фляга почти полна. Всё, что он делал эти три дня, он делал на трезвую голову. Отец, Небесный Капитан, Радужный Воин. Когда-то я его так звал, пока он не убрал тот свой волшебный доспех прочь. То был настоящий индивидуальный шедевр — оружие красоты и ума, духа, а не силы. Доспех, который он носит сейчас, в принципе мог бы соорудить любой воин. Доживи Рим до наших дней, такую броню носил бы каждый центурион.

Я пробую виски и морщусь. Отец отбирает у меня флягу и ставит её к стенке, будто бы для расстрела. Целится пальцем:

— Бамм!

Я чую, что он собирается встать, и снимаю с его живота пакет молока. Мы понимаем друг друга без слов. Иногда я воображаю, как было бы круто, если бы он действительно взял меня с собой на войну, и я летал бы в его эскадрилье по-настоящему, а не только в игре. Мы бы сработались. Были бы очень хорошей командой.

Я догоняю его уже в коридоре, сообразив, куда он идёт. Хватаю за руку.

— Мама спит.

Он сразу распознаёт ложь. Смотрит с немым укором.

— Сколько таблеток она выпила за три дня?

— Не знаю. Не скажу. Пойдём, я тебе покажу игру. Совсем новая, только скачал. «Песчаные змеи». — И я тяну его к себе, в другое крыло дома, прочь от мамы, прочь. — Войнушка такая.

— Я знаю, Стэн. Сам её программировал.

— Пап, я не знаю, сколько она выпила, окей?! Выпила и лежит. Уже поздно. Пускай себе спит, а?! — Я изо всех сил тащу его в сторону, торможу и кусаю от напряжения губы. Всё равно что пытаться плечом сбить с курса авианосец. — Папа, скажи, зачем ты так делаешь?

— Я её люблю, Стэнли.

Я чуть не плачу. Я ненавижу его и люблю.

— Ты разве не хочешь младшего братика? Или сестру. Хочешь сестрёнку, Стэнли?

— Хочу! Хочу — но не так же!..

Не надо. Только не опять. Не это. Нет…

…Мы ехали на воздушной дороге. Кабина была открыта. Великая высота над землёй — над городами, домиками — страна-игрушка. Альпы вдалеке.

— …Рассказывай.

Я рассказал.

— В школе… ну и не только в школе — в сети…

Отец подбадривает меня взглядом. Продолжай.

— …и вообще… Говорят, я родился…

Смелее. Ну же, Стэн…

— Говорят, будто ты изнасиловал маму, пап.

— И что ты родился от насилия. — Он явно не удивлён. Я вдруг понимаю, что он давно знает про эти слухи. Их всю дорогу знали все. Кроме меня.

— Они утверждают, что ты пришёл к ней в сопровождении солдат. Через три дня после похорон. Что ты приказал солдатам её держать — …

Я шевелю языком через силу. Язык омертвел, словно я никогда больше не смогу ничего сказать. Я онемею, как мамин брат, когда умер его Отец и он не разговаривал несколько лет, а всё сидел у могилы, молча, страдая, как скорбный дух.

Отец считает что-то на пальцах, у него шевелятся губы.