Орикс и Коростель - [9]

Он знал, что обязан восхититься ее старанием, и тоже старался.

– Ух ты, мой любимый, – говорил он, закатывая глаза и потирая живот. Он изображал голод, явно переигрывая. Но бывал вознагражден: она смеялась.

Взрослея и набираясь хитрости, Джимми начал понимать: если нельзя добиться одобрения, то можно вызвать хоть какую-то реакцию. Все лучше тусклого голоса, пустых глаз и усталого взгляда в окно.

– А можно мне кошку? – спрашивал он.

– Нет, Джимми, тебе нельзя кошку. Мы об этом уже говорили. У кошек бывают болезни, опасные для свиноидов.

– Но тебе же все равно. – Это явная провокация.

Вздох, облако сигаретного дыма.

– Другим не все равно.

– Тогда можно мне собаку?

– Нет. Собаку тоже нельзя. Тебе что, нечем у себя в комнате заняться?

– А попугая?

– Нет. Все, перестань. – Она уже не слушает.

– А можно мне ничего?

– Нет.

– Вот и хорошо, – кричал он. – Мне нельзя «ничего». Значит, мне полагается что-то! Что мне можно?

– Джимми, ты иногда жутко меня бесишь, ты знаешь об этом?

– А можно мне сестренку?

– Нет!

– А братика? Ну, пожалуйста!

– Нет – значит «нет»! Ты меня слышишь? Я сказала «нет»!

– А почему?

Теперь дело в шляпе. Мать могла заплакать, выскочить из комнаты и хлопнуть дверью. Могла заплакать и его обнять. Или запустить в стену кофейной чашкой и закричать:

– Черт, черт, черт, все без толку! – Она даже могла его ударить, а потом заплакать и обнять. И все это в любых комбинациях.

А еще могла просто заплакать, опустив голову на руки. Ее трясло, она рыдала, задыхалась и всхлипывала. Тогда он не знал, что делать. Он так любил ее, когда мучил или когда она мучила его, – не поймешь, кто здесь кого терзает. Он стоял, чуть отодвинувшись, как перед бродячей собакой, протягивал руку, повторяя:

– Извини, извини меня, пожалуйста. – Ему действительно было стыдно, но мало того: он втайне радовался и поздравлял себя, что ему удалось такое с ней сотворить.

А еще он боялся. Всегда существовала грань – не перешел ли? И если да, что теперь будет?

3

Полдень

Полдень – самое ужасное время суток: слепящее солнце и влажность. Часам к одиннадцати Снежный человек обычно возвращается в лес, подальше от моря: свет отскакивает от воды, достает даже там, где не достанет небо, и Снежный человек весь краснеет и покрывается волдырями. Пригодился бы солнцезащитный крем – непонятно только, где его найти.

В первую неделю, когда ему еще хватало сил, он из веток, строительной изоленты и брезента, найденного в багажнике разбитой машины, соорудил навес. Тогда еще был нож – потом потерялся. Через неделю или, может, две? За неделями надо бы следить внимательнее. Карманный ножик, с двумя лезвиями, шилом, маленькой пилой, пилкой для ногтей и штопором. Еще в нем были маленькие ножницы – Снежный человек стриг ими ногти и резал изоленту. Ножниц ему особенно не хватает.

Когда Джимми исполнилось девять лет, отец подарил ему такой же ножик. Он всегда дарил ему инструменты – практичного человека воспитывал. По мнению отца, Джимми и болта не вкрутит. Кому надо болт вкручивать? – говорит голос в голове у Снежного человека, эстрадный комик на сей раз. – Я б его лучше забил.

– Заткнись, – говорит ему Снежный человек.

– А ты дал ему доллар? – спросила Орикс, когда он рассказал ей про ножик.

– Нет. А зачем?

– Когда тебе дарят ножик, за него нужно отдать деньги. Чтобы не пораниться об неудачи. Не хочу, чтобы ты поранился об неудачи, Джимми.

– Это кто тебе такое сказал?

– Ну, кто-то. – Кто-то играл в ее жизни очень важную роль.

– Какой еще кто-то? – Джимми ненавидел этого «кого-то» – безлицего, безглазого, сплошь руки и член, один член, два, множество, – но Орикс шептала ему на ухо: ой, кто-то, и смеялась, и как он мог сосредоточиться на застарелой ненависти?

Недолго, пока был навес, Снежный человек спал на раскладушке, которую утащил из бунгало, примерно в миле отсюда. Раскладушка – железная рама, пружинная сетка и пенопластовый матрас. В первую же ночь напали муравьи – пришлось поставить ножки раскладушки в банки с водой. Муравьи отступили, но под брезентом застаивался горячий влажный воздух, ночью влажность – чуть ли не сто процентов, тем более внизу, от дыхания запотевал пластик.

Еще Снежному человеку мешали скуноты – шуршали листьями, обнюхивали его ноги и шныряли вокруг, будто он уже падаль, а однажды утром он увидел сквозь пластик, что на него смотрят три свиноида. Один из них был самец – вроде бы клык блеснул. По идее, свиноидам клыки не полагаются, но, может, они обзавелись клыками, одичав, в силу необходимости, – наверняка быстро, у свиноидов же ген ускоренного развития. Снежный человек закричал и замахал руками, свиноиды убежали – но кто знает, что они еще учинят? Свиноиды или волкопсы рано или поздно догадаются, что пистолета-распылителя у него нет. Он выкинул пистолет, когда заряды кончились. Глупо, что он не спер зарядник: ошибка, и устроить спальню на земле – тоже.

Он перебрался на дерево. Ни волкопсов, ни свиноидов, да и скунотов намного меньше – они предпочитали подлесок. Из сучьев и изоленты он соорудил на нижних ветках подобие платформы. Неплохо вышло: отец всегда говорил, что у него руки не тем концом подвешены, но это неправда. Сначала Снежный человек затащил на дерево матрас – его пришлось выкинуть, когда он заплесневел и стал дразняще вонять томатным супом.