Ориенталист - [42]

Когда сражение закончилось, ЧК провела «расследование». «Судебная процедура отличалась невероятной простотой, — писал Лев. — Спрашивали имя, профессию и возраст, ответы наскоро записывали, а потом, в девяноста из ста случаев, приговор “Расстрелять!” исполнялся тут же, прямо на месте. Это была организованная резня, массовое убийство, для которого название “террор” было слишком мягким».

Лев так и не объяснил в деталях, как ему удалось бежать после поражения восстания. В 1929 году он опубликовал в Германии свои первые воспоминания, повествование о пережитом, о том, как он не раз был на волосок от гибели. Либеральными читателями они были в целом приняты на веру и вызвали глумливые отклики антисемитски настроенных правых, которые сочли его стремление скрыть свое еврейское происхождение доказательством того, что и все его россказни — фальшивка. В этих воспоминаниях двадцатичетырехлетнего автора действительно полным-полно сомнительных мест и похвальбы, однако впоследствии он доказал, что способен на неожиданные и отчаянно-смелые поступки.

Во всем развитии большевистской революции было что-то ирреальное, и особенно сильно это ощущалось в пограничных территориях бывшей империи, например в Туркестане или на Кавказе. Большинство тех, кто совершил этот революционный переворот, по-видимому, сами не могли поверить во все происходившее: ведь всего за несколько дней или недель кровопролития им удалось разорвать на части те общественные и политические отношения, что складывались в стране на протяжении веков.

В своих предсмертных записках Лев вспоминал: «Когда чекисты арестовали меня, я лишь засмеялся. Бог знает, почему так вышло. Но я засмеялся. Мне было четырнадцать лет. По всем стандартам Востока я был взрослым человеком. Однако все, вместе взятое, представлялось мне приключением, смешным, восхитительным приключением. Было очевидно, что всего через несколько недель или через несколько месяцев все следы революции бесследно исчезнут. И так думали все, даже сами красные».

И в самом деле, рассказ Льва о том, как ему удалось уйти от облавы в Гяндже, читается как веселое, увлекательное приключение. Спрятавшись на несколько дней в чьем-то погребе, он разработал план действий. Подойдя к проходившему мимо солдату, он спросил его, как добраться до ЧК. Солдат был донельзя удивлен — в самом деле, никто никогда не желал найти ЧК — и подробно объяснил ему, как туда пройти. Лев пришел прямо в ЧК и попросил встречи с ее начальником. «Товарищ, пожалуйста, выдайте мне разрешение на выезд из города», — обратился он к этому офицеру на чистом русском языке. Представитель ЧК потребовал сообщить, кто он такой. «Комсомолец из Астрахани, сын рабочего, — ответил Лев. — Я был в Гяндже по поручению комсомольской организации, на меня напали враги пролетариата, а теперь я хочу вернуться домой, чтобы продолжить борьбу в рядах вооруженных рабочих». Лев утверждал, что его хитрость удалась благодаря безукоризненному русскому, убедительности и юному возрасту, ведь он просто еще не мог быть белым офицером.

— Документы? — потребовал чекист.

— Уничтожил, согласно общим указаниям партийного съезда после белогвардейского мятежа.

Чекист пытливо посмотрел на меня, немного подумал и вдруг спросил:

— А что сказал товарищ Ленин насчет прав народов на самоопределение?

— Самоопределение вплоть до отделения! — отчеканил я.

— А куда ведет путь к коммунизму с экономической точки зрения?

— От временной экономической анархии капитализма к систематической организации промышленного производства, — отвечал я как по-писаному в полном соответствии с бухаринской «Азбукой коммунизма», которую успел выучить назубок еще во время первого большевистского вторжения в Азербайджан.

Экзамен был сдан. Чекист ухмыльнулся и оформил для него разрешение на отъезд. Однако на вокзале представитель железнодорожной ЧК отнюдь не пришел в восторг от предъявленного документа. «ЧК Гянджи имеет право выдавать разрешения только на выезд из города. А для проезда по железной дороге требуется получить разрешение железнодорожной ЧК», — гаркнул он. Когда Лев попытался уйти, чекист отказался вернуть ему только что предъявленный документ. Более того, он сказал, что Лев выглядит подозрительно и поэтому может либо отказаться от мысли получить назад эту бумагу, либо же «задержаться» в ЧК. Лев предпочел ретироваться без документов.

Ничего не зная про окрестные деревни, не понимая, как добраться до грузинской границы, чтобы встретиться с отцом, Лев ушел из города пешком. Идти ему пришлось целый день, и по дороге он так никого и не встретил. К вечеру ему стали попадаться сады и аккуратные посадки деревьев и кустарников. Вдруг в кустах сверкнуло ружейное дуло, и чей-то голос произнес: «Вон какой-то парень идет». Слова эти прозвучали тем более неожиданно, что произнесены были по-немецки. Лев поднял руки вверх и крикнул тоже по-немецки, что хотел бы знать, кто они и что им от него нужно. «Ополчение района Хеленендорф», — ответили ему на чистом немецком языке и приказали приблизиться к кустам.

Как узнал Лев, в этом селении, угнездившемся здесь, между азербайджанской пустыней и предгорьями Кавказского хребта, но выглядевшем точь-в-точь как деревня где-нибудь в Шварцвальде, жили несколько тысяч немцев