Орест Кипренский - [11]
Современники художника оставили нам свидетельство о его Автопортрете, который они видели на выставке в Эрмитаже 1823 года и на выставке в Академии художеств 1824 года среди произведений, выполненных Кипренским за границей. Написанный в Риме в 1820 году, этот автопортрет был отослан Кипренским из Петербурга во Флоренцию и в 1825 году был помещен в галерею автопортретов музея Уффици. Кипренский был первым из русских художников, чей автопортрет был включен в знаменитую коллекцию автопортретов европейских мастеров. В Третьяковской галерее экспонируется приобретенный еще Павлом Третьяковым Автопортрет, написанный в 1828, последнем году пребывания Кипренского в России. Он изобразил себя с кистью в руке, одетым в полосатый восточный халат, или архалук, как его называли в те годы.
Сличая эти изображения, любой человек скажет, что это одно и то же лицо, тем более, что взят одинаковый поворот анфас. Приятель Кипренского скульптор Самуил Тальберт рассказывал, что Орест Адамович «был среднего росту, довольно строен и пригож, но еще более он любил far si bello <прихорашиваться>: рядился, завивался, даже румянился, учился петь и играть на гитаре и пел прескверно».
Автопортрет. 1820
Галерея Уффици, Флоренция
Автопортреты Кипренского способны сообщить много больше. То, что они близки по композиции, что почти одинаково обыгрывается в них эффект белого воротника, оттеняющего цвет в лице, что в обоих живопись сплавленными мазками уподоблена зеркальной поверхности, - все это призывает обращать внимание на оттенки, нюансы, тонкости интерпретации однотипной изобразительной схемы. В уффицианском автопортрете поражает ясность, с которой формулируется его идея, «сюжет». Художник завороженно глядится в зеркало, каким оказывается его искусство, ремесло, способное вызвать к жизни целый мир - мир, которым встретила его Италия в творениях ее прославленных мастеров. Он видит себя в их свете, он причастен этому цеху избранных. Если по жанру - это портрет, то по сюжету - это картина о том, как человек несет свой, дар, талант, свое призвание. Поэтому - овал, еще раз напоминающий о зеркале, почти монохромная гамма и изгнание развлекающего многоцветий; и эта застылость в лучах льющегося сверху света, вызывающая ассоциации об уподоблении полному сосуду. И, наконец, жест: указующий перст в сочетании с оттенком удивления в лице образует вечный возглас самоидентификации, самопознания - «это я?!»
Именно в Италии, в Риме, в плотно окутавшей его атмосфере искусства, куда Кипренский приехал не робким учеником, а опытным и признанным мастером, мог зародиться подобный замысел, и, верный своей стезе портретиста, он естественно нашел подходящим для его воплощения автопортрет. Портрет воплощает образцово-романтическое понимание художника как избранного носителя творческой энергии. С бытовой точки зрения его поза может быть названа манерной и выделанной, а взгляд слишком напряженным, чуть ли не исступленным. Встрепенувшееся чуткое внимание - лейтмотив всех ранних портретных образов Кипренского, тогда как ответное понимающе-внимательное наблюдение этого состояния образует сюжет его уффицианского Автопортрета.
Автопортрет. 1828
Государственная Третьяковская галерея, Москва
По прошествии восьми лет на пороге новой встречи со своей любимой Италией,конечно, не ведая, что навсегда покидает родину, Кипренский написал новый автопортрет. Он здесь дома, он неустанно трудится и, судя по количеству заказов, можно сказать, преуспевает. Он изобразил себя за работой; может быть, именно таким - щеголеватым, в своей модной артистически-рабочей одежде, он представал перед теми, кто позировал ему; он вглядывается в противостоящую ему «натуру»... Если и был справедлив упрек одного современника в его адрес, что он злоупотребляет красными красками в поздних портретах, то вряд ли этот упрек уместен здесь, когда мы обнаруживаем красноту век. Кипренский очень редко пользовался мелкими белильными бликами в передаче влажности глаз, используя этот прием в изображении глаз пожилых людей. Обычно же он предпочитал мягкую бархатистость взгляда. Здесь же мы замечаем красноватые и как бы слезящиеся глаза, усталые, с напряженным, чуть беспокойным вопрошающим взглядом. В складке губ остановилась какая-то заученно любезная полуулыбка, кажущаяся жалкой. Это уже не то упоенное самосозерцание, какое мы видим на уффицианском портрете, а исповедь утомленного, втайне от самого себя опасающегося притупления зоркости труженика. Подобные черты беспокойства и тревоги не проступали с такой психологической определенностью в прежних его портретах.
Последняя глава
Итак, летом 1828 года Кипренский снова уехал, а точнее, вернулся в Италию. Он жил в Неаполе, Риме, посетил Флоренцию. Время от времени показывал на выставках новые картины, присовокупляя к ним свои старые работы. Он встречался с путешествующими русскими, которые отмечали эти встречи в своих дневниках и письмах. Это Сергей Соболевский, Александр Тургенев, Василий Жуковский, Петр Вяземский.
Портрет графини Марии Александровны Потоцкой, сестры ее графини Софьи Александровны Шуваловой с мандолиной в руках и эфиопянки. 1834-1836
«Искусство создает великие архетипы, по отношению к которым все сущее есть лишь незавершенная копия» – Оскар Уайльд. Эта книга – не только об искусстве, но и о том, как его понимать. История искусства – это увлекательная наука, позволяющая проникнуть в тайны и узнать секреты главных произведений, созданных человеком. В этой книге собраны основные идеи и самые главные авторы, размышлявшие об искусстве, его роли в культуре, его возможностях и целях, а также о том, как это искусство понять. Имена, находящиеся под обложкой этой книги, – ключевые фигуры отечественного и зарубежного искусствознания от Аристотеля до Д.
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
Есть в искусстве Модильяни - совсем негромком, не броском и не слишком эффектном - какая-то особая нота, нежная, трепетная и манящая, которая с первых же мгновений выделяет его из толпы собратьев- художников и притягивает взгляд, заставляя снова и снова вглядываться в чуть поникшие лики его исповедальных портретов, в скорбно заломленные брови его тоскующих женщин и в пустые глазницы его притихших мальчиков и мужчин, обращенные куда-то вглубь и одновременно внутрь себя. Модильяни принадлежит к счастливой породе художников: его искусство очень стильно, изысканно и красиво, но при этом лишено и тени высокомерия и снобизма, оно трепетно и человечно и созвучно биению простого человечьего сердца.
Наркотизирующий мир буржуазного телевидения при всей своей кажущейся пестроте и хаотичности строится по определенной, хорошо продуманной системе, фундаментом которой является совокупность и сочетание определенных идеологических мифов. Утвердившись в прессе, в бульварной литературе, в радио- и кинопродукции, они нашли затем свое воплощение и на телеэкране.
В течение первых десятилетий нашего века всего несколько человек преобразили лик мира. Подобно Чаплину в кино, Джойсу в литературе, Фрейду в психологии и Эйнштейну в науке, Пикассо произвел в живописи революцию, ниспровергнув все привычные точки зрения (сокрушая при этом и свои взгляды, если они становились ему помехой). Его роднило с этими новаторами сознание фундаментального различия между предметом и его изображением, из-за которого стало неприемлемым применение языка простого отражения реальности.