Орест и сын - [49]

“Интересно, на чем порешат?” — теперь он думал почти равнодушно, как будто снова стал маленьким мальчиком и кто-то взрослый, не оставляющий выбора, должен был взять его за руку и повести за собой. Безотчетно Орест Георгиевич положил левую ладонь на горло и подпер локоть, чтобы тот, кто уводит в приюты, заметил тайный знак.

НАШИ ДЕТИ

У Ксеньиной двери Инна помедлила. Ухом к замочной скважине: ходят, болтают как ни в чем не бывало. Лишь бы Ксанка смолчала: с нее станется — доложит родителям. Дз! Дверь распахнулась. Ксанкина мать: “Ах, это ты, я думала, медсестра. Вчера предупредила, что пораньше”. Смотрит по-доброму. Кажется, не проболталась.

“Ну что, все болеешь?” Ксения лежала с книгой. “Анатомия и физиология человека”. Учебник. Инна заглянула: кишки, похожие на сардельки. “Это мы уже проходили. Хочешь — объясню?” — “Объясни. Куда пропала фотография? Чибис ищет”. — “Пищеварение. — Инна сморщилась. — Противно смотреть!” — “А мне противно, что ты врешь! Между прочим, в Англии ворам отсекали руку”. — “На!” — Инна протянула. Ногти выкрашены красным: накрасила с вечера. Красные кончики, словно уже отсекли.

“Это — она? Его мать?” — не отводя глаз от фотографии, Ксения спросила шепотом. “Ладно. Я расскажу тебе. Поклянись, что никому не скажешь! Клянись”. — “Я... клянусь”, — смотрит исподлобья. “Теперь смотри”. — Инна сунула руку под поясок юбки и вынула вторую. Ксения отложила учебник. “Значит, их две? Чибис сказал: одна. Ты что, обе украла?”

Иннина губа надломилась. “Украла одну — эту, — красный палец ткнул, торжествуя, — вторая — моя. Он сам сказал, чтобы я забрала. Сначала мы разговаривали в комнате, а потом он сказал, что хочет объяснить, но так, чтобы Чибис твой не слышал. Поэтому мы и пошли вниз, и он сказал, что я — его дочь, — Инна врала вдохновенно. — Понимаешь, он боялся, что потерял меня навсегда, но потом все получилось случайно, его друг фотографировал, и он увидел: одно лицо — даже ты не отличила”.

“Значит, вы с Чибисом двойняшки?..” — Ксения улыбалась беззащитно. “Или близнецы, не знаю, как правильно. Кажется, когда не похожи — близнецы. У нас в садике были такие — их и одевали по-разному. Понимаешь, его отдали отцу, а меня — чужим”. — “Но почему?” — “Откуда я знаю! Он тоже не знает. Может, решили, что я умерла, положили на подоконник. А потом я ожила, и они испугались. У него жена умерла, решили, что с двоими ему не справиться. Подумали: пусть уж я в детском доме. А потом появилась моя мама и удочерила”. — “А как же тогда?.. — Ксения вставила слово. — Откуда он узнал, что ты вообще родилась?” Инна прикусила губу. Этого она не успела придумать. “Не знаю. Он не сказал, но я докопаюсь”.

“А маме-то твоей — зачем?” — Ксения выпытывала. “Может, — Инна нашлась мгновенно, — боялась, что будущие дети умрут. Ну, вот как тети-Лилины. Мало ли — наследственная болезнь… Кто его знает — как передается? Тетя Лиля — жена папиного брата… А может, сначала не могла родить и заранее договорилась с врачами, чтобы подобрали подходящего — по блату или за деньги. Я давно замечала: Хабиба они любят больше. Ты мне поможешь?” Ксения представила себе Инниных родителей и кивнула неуверенно: “Помогу”.

“Главное, помни: ты поклялась. Никому из родителей — ни моим, ни твоим”. Инна спрятала карточки. “А Чибис, что, так ничего и не знает?” — “Откуда ему знать? Я же говорю: никто”. — “А этот, друг его?..” — “Павел Александрович? Не знаю, вообще-то он странный”. — “Слушай, — Ксения обрадовалась, — эта женщина, Светлана… Ей-то он должен был рассказать — Чибис говорил: они собираются пожениться”. Иннины глаза сверкнули: “Глупости! Мне он сказал, она им — никто. И вообще, врет он все, твой Чибис”. Ксения поежилась: “Если не веришь, спроси у его отца”. Иннины глаза померкли. “Ладно, — она поднялась, — некогда мне с тобой. Лежи и болей”. — “Да я поправляюсь уже. Послезавтра на выписку, но уже ходила в школу”. — “А как же медсестра?” — “А, — Ксения махнула рукой, — это ерунда: витамины”. — “Все равно лежи. Приду вечером”.

Невзрачный “запорожец”, остановленный взмахом, затормозил у кромки. “Мне через Васильевский. Насквозь — до Первой линии”. — “Ладно, поехали. По пути. Спешишь, что ли?” Инна кивнула. Лучше уж сразу — явиться и припереть к стене. Посмотрим, как он завертится. “Быстро не выйдет. — Водитель включил дворники. — Гололед!”

По обочинам пенилась коричневатая накипь. “Ты чего дрожишь? Холодно? Может, печку включить?” — Он потянулся к приборному щитку. Дурацкий тулуп — желтый, как у извозчика. Еще подпоясаться и рукавицы за пояс. Инна косилась неприязненно. Машина, разбрызгивая грязь, шла по Большому. Сквозь лобовое стекло она увидела: он шел, сунув руки в карманы, воротник поднят.

“Стойте! Здесь стойте!” — “Ты что, взбесилась, за руки хватать? Здесь не могу — нет остановки”. — “Я выпрыгну”. — Инна рвала ручку. Взвизгнув, машина встала.

Орест Георгиевич ступал, не разбирая дороги. Прячась за прохожих, Инна бежала следом. На набережной он сел в автобус. Она успела — в последнюю дверь.

Автобус поплутал между Восстания и Маяковского, прежде чем Орест Георгиевич поднялся. Почти не таясь, она двинулась следом — в переулок, упиравшийся в белый бульвар. Он свернул в подворотню и скрылся в угловой парадной.