Орел-завоеватель - [131]
Катон продолжал пробиваться вперед, чтобы увидеть Лавинию. Растолкав всех, он поскользнулся, чуть не упал и посмотрел вниз. Сначала в глаза ему бросились складки задравшейся туники и лишь потом — неподвижное женское тело. Из-под разметавшихся по полу темных волос выползала красная лужица, которая расплывалась все шире. На юношу накатила холодная волна ужаса.
— Лавиния?
Посреди тесной, колыхавшейся и напиравшей толпы Катон опустился на колени рядом с недвижной девушкой и дрожащей рукой отвел волосы с ее лица. Большие темные глаза Лавинии были пусты, в приоткрытом рту виднелись белые зубы. Горло под подбородком было рассечено до самых шейных позвонков.
— О нет… Нет!
— Катон! — проревел ему в ухо Макрон, сумевший наконец прорваться к своему оптиону. — Живо сматываемся… Ох, дерьмо!
На мгновение оба застыли как вкопанные, но Макрон, опомнившись, рывком поставил Катона на ноги.
— Она мертва. Мертва, ты это понимаешь?
Катон кивнул.
— Мы должны слинять отсюда. Сейчас же!
Катон позволил Макрону увлечь себя прочь. В стремлении выбраться поскорее из зала, пока туда не ворвались преторианцы, центурион пинками и толчками разбрасывал всех, кто вставал у него на пути.
— Быстрей. — Макрон схватил Катона за руку и потащил к ближайшему боковому выходу. — Сюда.
Почти не осознавая, что происходит, Катон почувствовал, как его выволакивают из зала, а перед глазами его неотступно стояла одна-единственная картина. Не получивший ни царапины император заключает в благодарные объятия трибуна Вителлия. Своего спасителя.
Лавиния умерла. Вителлий стал героем.
Лавиния умерла, и ее убил Вителлий.
Катон потянулся к поясу, и его пальцы судорожно сжали рукоять кинжала.
— Нет! — хрипло прорычал Макрон ему в ухо. — Нет, Катон! Это того не стоит!
Оттащив юношу от мечущейся, визжащей толпы, центурион с усилием вытолкнул его в маленькую боковую дверь. Оказавшись снаружи, он увлек Катона в тень, и очень вовремя, как раз перед тем, как первые преторианцы ворвались в зал и начали сгонять в кучу рабов, что основательно прибавило криков и воплей.
Катон прислонил голову к каменной шероховатой стене. Высоко над его головой простиралось ночное, невозмутимое, безразличное к страхам и потерям копошившихся внизу людишек небо. Оно было усыпано звездами, но их свет казался таким холодным — даже холоднее ледяных тисков отчаяния, сжимавших его сердце.
— Пошли, парень!
Катон открыл глаза, стараясь сморгнуть слезы. Над ним черным силуэтом на фоне звезд стоял протягивавший ему руку Макрон. На какой-то миг Катон пожалел, что не остался в доме и меч преторианца не покончил с его страданиями.
— Она мертва, Катон. А ты пока жив. Исходи из этого. И пошли!
Катон позволил центуриону поднять себя на ноги, после чего Макрон легонько подтолкнул своего оптиона в плечо, направляя его прочь от все еще бурлящего зала к сулившим кров и отдохновение палаткам Второго легиона.
ГЛАВА 54
Несколько дней спустя император покинул остров, чтобы вернуться в Рим. До Нарцисса дошел слух, что в отсутствие Клавдия некоторые сенаторы начали выражать сомнение в его пригодности к правлению, и стало очевидным, что по мере увеличения срока задержки такие крамольные речи будут звучать все громче. Пришло время возвратиться в столицу. Флот спешно поднялся по реке к Камулодунуму, и началась погрузка императорского багажа. Военные корабли длинной вереницей вытянулись вдоль причалов, и обливавшиеся потом рабы сновали туда-сюда по сходням, подгоняемые надсмотрщиками, то и дело пускавшими в ход свои длинные палки.
Не вся императорская свита покидала Британию. Флавии и некоторым из жен старших командиров разрешили провести осень и зиму со своими мужьями и вернуться в Рим только с началом следующей, весенней кампании. Правда, сама Флавия отнюдь не горела желанием провести еще одну морозную зиму на суровой северной окраине империи, считая туманный остров не лучшим местом для рождения вынашиваемого ею ребенка. В глубине души она надеялась, что Веспасиан отклонит ее предложение остаться и отошлет их с Титом обратно в Рим.
Однако он настоял на том, чтобы она осталась с ним, под тем предлогом, что в ее положении опасно пускаться в дорогу. В этом, разумеется, имелась доля истины, однако, кроме того, легат Второго хотел удержать жену подальше от опасных политических интриг Рима, а также от возможных происков пресловутых «освободителей».
Назначенное для официального отбытия императора утро выдалось ясным, с легким ветерком. В прохладе бледного северного рассвета солдаты Второго легиона поднялись и, перекусив на скорую руку, стали готовиться к предстоящей церемонии. Именно Второму была оказана честь сопровождать Цезаря из лагеря через Камулодунум к пристани, где тому надлежало взойти на борт флагманского корабля. Всем было предписано облачиться в полные парадные доспехи и шлемы с гребнями из конского волоса. Каждый предмет экипировки должен был выглядеть безупречно, и центурионы тщательно осмотрели своих людей, прежде чем вывести их на плац, на общее построение легиона.
Ветерок колыхал штандарты и алые плащи командиров, стоявших перед своими подразделениями в ожидании начала церемонии. Теперь, после того как Вителлий по воле Клавдия отзывался в Рим, где его ожидали почести и слава, подобающие человеку, спасшему императора от ножа убийцы, старшим трибуном легиона снова стал Плиний. Катон, как оптион, стоял на своем обычном месте, чуть в стороне и на один шаг позади центуриона. По прошествии нескольких дней после того кровавого пира он все еще не пришел в себя. Его до сих пор преследовал образ Лавинии, лежавшей мертвой в луже собственной крови. Хотя девушка и бросила его ради Вителлия, Катон отнюдь не желал ей такой страшной участи и никак не мог отделаться от чувства, будто он тоже каким-то образом повинен в ее смерти. Макрон на сей счет придерживался иного мнения и, хотя и не говорил об этом открыто, явно полагал, что коварная рабыня получила по заслугам и что печалиться о ней нечего, ибо она не стоит того. Соответственно, хотя во многом и к сожалению для обоих, между ними пробежал холодок отчуждения и, в то время как солдаты шестой центурии оживленно переговаривались, их командир и его заместитель стояли молча.
