Орёл умирает на лету - [28]

— Где у тебя проходит та самая черта, ну-ка, покажь! — проговорил Рыжий, подойдя вплотную.

Митька бросился на Сашу с ножом, но не успел нанести удар. Сильный толчок сбил его с ног, и он полетел к двери, задев плечом за спинку кровати. Это сделал незаметно вошедший в комнату Рашит. Он знал, что, только поймав ребят на месте преступления, может крепко взять их в руки.

Саша не оглянулся на спасителя и громко крикнул:

— Пусть поднимают руки те, кто не хочет бежать!

При зажженной спичке было видно: все дружно голосовали против побега.

Митька одиноко стоял у дверей, облизывая кровь, бежавшую с губ. С этой минуты Рашит по-настоящему вошел в роль командира:

— Тебя, Рыжий, там ждет Косой. Остальным по местам. Раздеться.

«24 июня 1941 года.

Штрафной изолятор, в переводе на обычный язык — надежное место, где ты без помехи можешь продумать всю свою жизнь.

— Ты меня спрашивал? — обращаюсь к Саше.

— Спрашивал.

— Чего тебе?

— Дай карандаш.

— Не положено.

— Я знаю. Но мне обязательно нужен карандаш.

— Ишь чего надумал! Ты соображаешь, что в штрафном изоляторе не разрешается писать? Читать и писать!

— Мне лишь расписаться. Я не успел поставить свою подпись, — говорит он. — И число.

Подаю ему карандаш. Была не была! Все равно за него держать ответ.

Он возвращает карандаш вместе с листком бумаги:

— Передай по назначению.

— Жалоба?

— Жалоба, — усмехнулся он. А рот до ушей!

Мне хочется ему напомнить, что его наказание чепуха по сравнению с другими. Не рыпайся, мол... А почему рот до ушей?

Я разворачиваю бумажку и глазам своим не верю. Сам себе говорю: ну и чудеса!

Сашка всучил мне свое заявление в военкомат. Собрался пойти добровольцем на фронт.

Сперва хотел вернуть ему его заявление: ну, думаю, чего он ерепенится? Семнадцати еще нет.

Потом смекнул: вот о чем надумал в штрафном изоляторе. Это же здорово хорошо: даже наказанный человек в душе не держит обиду. Он рвется туда, где жизнью может поплатиться.

Я ему не отказал, забрал заявление. Я не военкомат, конечно. Я могу собрать все патриотические заявления».

«25 июня 1941 года.

На моей тумбочке лежит заявление Саши. А я думаю о том, как судил беглецов мальчишеский суд. Самый суровый. Самый бескомпромиссный. И страшный своей честностью.

— Которые собирались быть предателями, взгляните сюда! — раздается зычный голос Еремеева. — Ишь какие, теперь слабо! Не можете взглянуть на своих товарищей?

Они стоят на виду у всех. Одиннадцать стриженых голов.

— Но вам никогда не быть предателями! — продолжает Еремеев. — Этого мы не позволим. И вы сами не позволите.

Засветились глаза. И синие. И карие. И черные. И серые. И зеленые. Одним словом, всякие.

Мальчишеский суд — самый справедливый. И суровый. И беспощадный».

«27 и ю н я 1941 года.

Утром Саша стоял у окошечка, выдавая для слесарного цеха инструменты. Он был необычно криклив и придирчив. Ленька Сивый, его первый цеховой учитель, недоуменно спросил, отойдя от окошечка:

— Чего он так разоряется? Его подменили, что ли?

— С Матросовым случилось то же самое, что и со всеми нами после двадцать второго июня, — ответил я».

«24 октября 1941 года.

— Собираем комсомольцев. Получена телеграмма. Вот почитай,— сказал Дмитриев.

Я взял телеграмму: «Фронт испытывает острую нужду боеприпасах тчк Отгрузка их задерживается отсутствием спецукупорки тчк Мобилизуйте все возможности отгрузки течение пяти дней шесть вагонов укупорки».

— Н-да!

— Ясна тебе обстановочка? — сказал комсорг. — Нам никак не обойтись без того, чтобы не мобилизовать всех комсомольцев. Заказ оборонный. Сам понимаешь, а время не терпит.

— Разве оборонное задание касается только комсомольцев? — вдруг спросил Саша. — Может, я тоже кое-что хочу сделать для фронта.

— Считай, Матросов, себя мобилизованным.

Такого парня, честное слово, обнять хочется, но у нас, колонистов, как-то это не принято. Вместо этого я отвесил ему увесистый шлепок. Пусть знает наших...»

Первое оборонное задание! Лопнуть можно от радости. Ради такого дела мальчишки готовы остаться без еды и сна. Чего уж там, они готовы отдать свои души. Ведь все эти беспризорники и бродяги всегда жили мечтой о настоящем деле. И надо признаться, их никогда не увлекали детские забавы, они льнули к взрослым, почти с завязанными глазами шли в их заманчивый и загадочный мир.

В этот день они почувствовали щекочущее дыхание фронта. Колонисты вдруг отчетливо представили себе, что ящики, сколоченные их руками, попадут прямо в руки солдат. Посредников никаких не будет. Им показалось, что протянутые руки нечаянно коснулись вспотевших ладоней подносчика или командира орудия.

У Саши сперва дело не клеилось. Не так-то просто, оказывается, сколотить ящик. Он не раз бил себе по пальцам. После чего, переживая боль, скоренько хватался за молоток. Если поранился до крови, то палец завязываешь носовым платком — сам себе скорая помощь...

Перед Сашей, как и перед другими ребятами, лежали стандартные доски. Как будто нехитрое дело — забить гвозди. Но на каждый ящик уходила уйма времени. Время от времени Матросов оглядывался на соседей: на Косого или Прожектора. У них была куда выше пирамида из готовых ящиков.