Орел смотрит на солнце - [80]

Правильно подмечает критик одно из основных достоинств эпопеи: «Севастопольская страда» — подлинный военно-исторический роман, в котором вся специальная, профессиональная сторона войны воспроизведена, вплоть до деталей, в соответствии с историей Крымской войны. Однако писатель не увлекается, как это нередко бывает, чисто профессиональной стороной дела, не забывает за специальными деталями войны ее общего социально-политического содержания и морального облика, за ружьями он видит солдат, людей».

И как итог С. М. Петров утверждает: «Автор ее («Севастопольской страды». — И. Ш.), несомненно, крупнейший историк-баталист в современной советской литературе. Его громадный опыт в создании военно-исторического романа оказал плодотворное влияние и на других писателей, в частности на А. Н. Степанова как автора романа «Порт-Артур»…

Большое количество критических работ о «Севастопольской страде», а также тот бесспорный факт, что эпопея хорошо известна широким читательским кругам, позволяют нам не делать подробного разбора ее. Однако нельзя не рассказать о чрезвычайно трудном пути «Севастопольской страды» от писателя к читателю. Выше говорилось о вульгарной критике творчества Сергеева-Ценского, о трудном литературном пути писателя. Чтобы такое утверждение не казалось голословным или преувеличенным, можно проследить судьбу «Севастопольской страды». Сейчас это кажется невероятным, но могло случиться, что «Севастопольская страда» не увидела бы света.

Обратимся к литературному архиву писателя. Вот маленький листок, исписанный рукой Сергея Николаевича с обеих сторон. В нем есть очень горькие строки: «Работа над эпопеей «Севастопольская страда» была начата в 1936 году. За этот год было написано автором свыше 40 авторских листов, но написанное оказалось очень трудно напечатать. В издательстве «Советский писатель», куда обратился автор, рукопись была решительно отклонена редакторами Бассом, Гусом и Чеченовским, как произведение «кваснопатриотическое». Категорически высказались против помещения эпопеи в журнале «Октябрь» все члены редколлегии за исключением Ф. Панферова…»

А ведь Ф. И. Панферов, как главный редактор журнала «Октябрь», мог и не настоять на своем. И что тогда? Получив отказ в одном из крупных журналов и в издательстве, Сергей Николаевич вряд ли стал бы предлагать свою эпопею другим журналам и издательствам, и читатель не получил бы крайне нужную ему книгу вовремя. Именно так и случилось с его романом «Пушки заговорили». В 1946 году тогдашний главный редактор журнала «Новый мир» К. Симонов отказался печатать этот роман в «своем» журнале, и роман увидел свет лишь через 10 лет в… собрании сочинений писателя. А ведь как раз в те годы, в разгар идеологической борьбы читателю был «позарез» нужен роман Ценского «Пушки заговорили», где ставится с партийных позиций проблема «художник и народ».

Вернемся к «Севастопольской страде». Начало публикации ее в «Октябре» не было концом открытой неприязни к эпопее со стороны определенной малочисленной, но влиятельной в литературе группы критиков и редакторов. Опубликование эпопеи в журнале ознаменовало лишь новый страдный этап «Севастопольской страды». Во избежание упреков в тенденциозности и субъективности я не стану пересказывать дальнейшие события, связанные с «Севастопольской страдой». Предоставим, как говорится, по этому вопросу слово писателю Евгению Петрову, ныне покойному, которого трудно упрекнуть в предвзятости. В «Литературной газете» № 44 за 1938 год была опубликована статья Е. Петрова, которая называлась «Реплика писателя». Статья очень большая и обстоятельная. Позволю себе привести из нее несколько цитат, которые дают читателю полное представление о ее сущности. Вот что писал Е. Петров:

«За последние годы (главным образом, в рапповские времена) было создано много дутых фальшивых репутаций, и это приносило страдания не только читателям, но и самим обладателям таких искусственно созданных репутаций. У читателя всегда было то преимущество, что он мог просто обойти плохую книгу, не заметить ее, как бы ни рекламировался автор такой плохой книги. Гораздо хуже было самому автору, носителю искусственно созданной славы. В глубине его сознания не могла не копошиться мысль о том, что он в сущности самозванец, что он не достоин своей репутации и что рано или поздно ему придется тяжело расплачиваться за свои, быть может невольные, грехи, придется в расцвете сил перенести ужасный комбинированный удар — равнодушие читателей, иронию критиков и упорное нежелание издательств переиздавать его книги, те самые книги, которые в свое время переиздавались, так сказать, в административном порядке по нескольку раз в год и аккуратно ложились на библиотечные полки, чтобы там покрыться пылью и плесенью.

Но если бы только этим отличались «времена РАГ1П в литературе», было бы полбеды. Главная беда заключалась в том, что одновременно с усиленным раздуванием фальшивых репутаций искусственно принижали репутации больших мастеров литературы. На их литературные репутации ставилось клеймо, о каждом из таких художников составлялась коротенькая и злющая характеристика, которая от беспрерывного повторения приобретала большую, иногда даже сокрушающую силу… Сейчас смешно вспоминать, но ведь это факт, что в течение многих лет имя Алексея Толстого не упоминалось иначе, как с добавлением: «буржуазно-феодальный писатель»… О Владимире Маяковском осмеливались писать: «Люмпен-пролетарий от литературы; гиперболист». Михаил Шолохов котировался на рапповской бирже в качестве «внутрирапповского попутчика, страдающего нездоровым психологизмом и недооценивающего рост производственных отношений в казачьем быту»… И если сейчас твердо известно, что Шолохов и Толстой — отличные прозаики и что Маяковский — талантливейший поэт нашей эпохи, то многие писатели еще нуждаются в том, чтобы их репутации были восстановлены и о них заговорили бы с той серьезностью, какой они заслуживают.