Орел смотрит на солнце - [109]

Свое предсмертное слово, как верный сын, он обращает к матери-Родине:

«С балкона моего дома я часто любуюсь полетом горного орла, устремляющего свой путь прямо к солнцу. У нас в Крыму говорят, что глядеть прямо на солнце могут только орлы. Я думаю, что писатель своим мысленным взором всегда должен видеть свое солнце. Это солнце каждого из нас — Родина, Советская Россия!..

…Никогда еще наша Родина не была так сильна, прекрасна, величава, как ныне. Никогда еще не представала она перед миром в такой животворной и лучезарной красоте».

Родина, великая Советская держава!

С какой силой воспел он ее преображение! Как он любил Отчизну в настоящем и будущем! Как ненавидел ее недругов всех и всяких мастей! О них он не мог говорить без содрогания.

И еще любил он, до благоговения любил Крым и море, любил бурную, яркую, искристую южную весну и тихую, мягкую осень…

Неотвратимо приближался роковой час. Наступила последняя для него осень — 1958 года. 9 ноября я получил от него письмо, продиктованное машинистке, — сам он уже писать не мог. «Здоровье мое остается таким же, как и в Москве, и врачи говорят, что это действие рентгена. А мне думается, что наступила моя старость, и этим объясняется все».

На 84-м году он почувствовал приход старости. И все понял. Лежа в постели, слабеющей рукой он сделал в тетради большую и довольно любопытную запись о предчувствий смерти. За год до этого он однажды говорил, что человек предчувствует свой конец. Это не фатализм, объяснял он, а нечто естественное, психофизиологическое, до чего еще не дошла наука. Перед смертью человека неумолимо тянет на родину, где провел он незабываемые дни…

1 декабря он сказал родным своим, что умрет через три дня в восемь часов вечера. Сказал серьезно, стараясь быть спокойным. Позвал Валентина Козлова.

— Давайте-ка, Валя, припомним, чего мы не успели сделать… Что-то не сделал, что-то очень важное… Да, «Преображение» осталось неоконченным… Обидно. Не рассчитал немного со временем.

Потом просил похоронить его на усадьбе, возле виноградника, у любимой скамейки, откуда видны море, горы, дома отдыха Рабочего уголка…

3 декабря утром он попросил жену позвонить мне в Москву и передать прощальный привет. В два часа дня я слышал далекий срывающийся голос Христины Михайловны:

— Сергей Николаевич прощается с вами… Он говорит, что сегодня умрет… в восемь часов вечера…

Это было страшно…

Он умер в тот же вечер, в восемь часов с минутами, в полном сознании, простившись с родными, близкими, друзьями и товарищами.

В день, когда в Москве, в Кремлевском дворце, открылся Первый учредительный съезд российских писателей, в Алуште, на высокой горе у виноградника, среди кипарисов, хоронили Сергея Николаевича Сергеева-Ценского. Было холодно, с заснеженных гор дул сухой морозный ветер. А по дорогам и тропам в гору от Алушты и Рабочего уголка медленно поднимались толпы людей, вливаясь в густой поток у ворот усадьбы. Женщины, мужчины, дети — читатели шли проститься с любимым писателем. Шли рабочие из домов отдыха и колхозники окрестных сел, алуштинские пионеры и моряки Черноморского флота… И когда опускали гроб, по горным вершинам и ущельям прокатились оружейные залпы: воины отдавали прощальный салют стойкому, пламенному борцу за счастье своего народа.

…Среди кипарисов у каменной стены возвышается холмик, покрытый цветами. Возле стоит скамейка.

Ранней весной 1959 года, когда зацветал миндаль и появились первые подснежники, я был в доме Сергея Николаевича и, выполняя обязанности члена комиссии по литературному наследию Сергеева-Ценского, знакомился с литературным архивом писателя. Однажды, находясь в саду, увидел группу людей, поднимавшуюся в гору по крутому откосу со стороны Рабочего уголка. Больше было женщин, только трое или четверо мужчин. Один из них (видимо, у него был протез) шел, опираясь на палку. Ему трудно было подниматься, и он немного приотстал от всей группы. В свободной руке его была толстая книга. Женщины несли сине-голубенькие нежные подснежники. Увидев меня, один мужчина крикнул:

— Товарищ, здесь дача Сергеева-Ценского?

— Здесь.

— А можно пройти на могилу?

Я провел их к могиле. Это были люди с добрыми чистыми глазами, обветренными лицами и крепкими, мозолистыми руками. Женщины бережно положили цветы на могилу, мужчины обнажили головы. У того, что на протезе, инвалида Отечественной войны Федора Егоровича Берестова, бухгалтера Сюмсинской РТС (Удмуртия), был том «Преображения России». Рядом с Берестовым стояла вальцовщица Нытвинского металлургического завода Екатерина Александровна Мамичева, за ней Эмилия Андреевна Гоппе из колхоза «Родина» Алтайского края, лаборантка из химлесхоза Свердловской области Александра Михайловна Ковалева, санитарка Александра Васильевна Бабушкина. Все они отдыхали в санаториях Рабочего уголка и вот сами, без экскурсоводов, нарвали первых весенних цветов и принесли их на могилу Сергеева-Ценского.

И тогда мне вспомнились слова Матийцева из «Преображения России», сказанные им на заре нашей эры, — сказанные здесь, в Крыму, на берегу Черного моря: «Погодите, придет сюда рабочий, — он их развернет, эти горы, — они у него заговорят своими голосами!.. А здесь, на берегу, каких мы здесь дворцов понастроим со временем! И чтобы в них отдыхали шахтеры из какой-нибудь Юзовки, из Горловки, из Штеровки, потому что им отдыхать есть от чего!»