Орел нападает. Орел и Волки - [16]

Веспасиан сомневался, что император Клавдий согласится отправить на заслуженный отдых военачальника с таким большим опытом, но предпочел промолчать. Пусть старик отведет душу.

– Мирная жизнь манит всех, генерал.

– Мирная? – нахмурился Плавт. – Не уверен, что вообще знаю, что означает это понятие. Откровенно говоря, мне даже сомнительно, перенесу ли я выход в отставку. Есть подозрение, что мирная жизнь чем-то похожа на этот проклятый край. Сюда я тоже жаждал попасть, но, проторчав здесь пару месяцев, понял, что меня просто мутит от одного вида этих поганых болот. Мало того, еще и этот бешеный Каратак не дает мне покоя. А уж как я надеялся, что в последнем сражении мы разобьем его окончательно и навсегда.

Веспасиан кивнул. Все на это надеялись, только тщетно. Ту битву вообще чуть было не проиграли из-за неосмотрительного вмешательства императора в ее ход, а когда легионы собрались в кулак и в конечном счете разгромили туземцев, Каратак с горсткой приверженцев улизнул с поля боя. Везде, в любой части света при таких обстоятельствах нормальные варвары признали бы свое поражение и запросили мира. Но не эти клятые бритты, почему-то вообразившие, что продолжать воевать и сложить в конце концов головы гораздо приятнее, чем, опираясь на благоразумие, прийти к соглашению с Римом. И самую лютую непримиримость к бескровному, вроде всех бы устроившему разрешению ситуации выказали даже не вожди дикарей и не размалеванные с головы до пят воины, а друиды.

Веспасиан вспомнил, как посетил пленных жрецов, захваченных в последнем сражении, и его опять передернуло от отвращения. Их было пятеро. Все в темных одеяниях, со скрученными из волос амулетами и странными прическами – в виде причудливых, схваченных птичьим пометом узлов. На лбу каждого красовался вытатуированный полумесяц. Когда легат подошел к деревянной решетке, за которой их содержали, ему в нос ударило непередаваемое зловоние. Один друид стоял поодаль от остальных. Это был высокий, худой старик с изможденным лицом, длинной белой бородой и поразительно густыми, угольно-черными бровями, под которыми поблескивали глубоко посаженные черные же глаза. Скрестив руки и слегка расставив ноги, жрец молчал, мрачно глядя на римлянина. Какое-то время Веспасиан с удовлетворением смотрел на него, потом принялся наблюдать за другими, приглушенно и хмуро переговаривавшимися друидами, а когда его взор опять вернулся к старцу, тонкие губы того вдруг раздвинулись, обнажив острые, словно бы чем-то специально заточенные, желтые зубы. Сухой хриплый смешок мигом оборвал разговоры. Остальные жрецы воззрились на римлянина и тоже насмешливо захохотали. Веспасиан пожал плечами, повернулся и удалился.

Все эти бритты глупы и наивны, решил он еще тогда, когда после поражения Каратака к Клавдию потянулась череда не принимавших участия в битве вождей, чтобы заверить римского императора в своих добрых намерениях. Высокомерные, невежественные, бездумно потакающие своим низменным желаниям корыстолюбцы, похоже, считали себя невесть какими умниками и хитрецами, но уже издалека было видно, что все их дружеские улыбки лживы, а слова пусты. Глядя на них, легат понял одно: прежде чем этот остров будет покорен окончательно, прольется немало крови. И дикарской, и, что еще печальнее, римской. Затяжная кампания унесет много жизней, причем впустую, зазря. Ибо, как всегда, войны затевают одни, а страдают другие, и в первую очередь земледельцы, которым, как полагал Веспасиан, нет особого дела – сметет Рим племенную военную знать, заменив ее своими ставленниками, или нет. Труженикам полей важно, чтобы собранный урожай дал им возможность продержаться хоть зиму: вот предел крестьянских желаний, но чем ожесточеннее их вожди станут сопротивляться империи, тем трудней будет сельскому оголодавшему люду добиваться осуществления своей скромной мечты.

Веспасиан сам происходил из лишь недавно обретшего положение рода, а потому он с сочувствием относился к нуждам простонародья, о которых сильные мира сего зачастую даже и не задумывались. Правда, лично ему эта «тяга к низам» порой казалась изъяном, свидетельствовавшим о его недостаточной родовитости. Втайне легат завидовал неколебимой убежденности римских аристократов в собственном превосходстве над теми из окружающих, кто не имел счастья принадлежать к их числу.

Другое дело, что эта убежденность едва не погубила императора Клавдия, а заодно с ним и римскую армию. Вместо того чтобы отдать должное степени воинской одаренности Каратака или хотя бы принять ее во внимание, себялюбивый монарх отнесся к проницательному и дальновидному вождю бриттов как к неотесанному мужлану, конечно же не способному овладеть даже простейшими принципами ведения современного боя. Столь чудовищная недооценка противника чуть было не оказалась фатальной. Будь войска Каратака чуть более управляемыми, в Риме сейчас правил бы другой император. На миг Веспасиану подумалось, что без кичливых аристократов мир, возможно, зажил бы лучше, но он мигом отмел эту идею как слишком уж фантастическую.

Проиграв, но крепко усвоив, насколько бесполезны лобовые атаки необученных воинских масс, и убедившись в несокрушимости сплоченных, дисциплинированных легионов, Каратак разделил свое войско на маленькие летучие отряды, получившие приказ тревожить врага где только можно, нанося ему ощутимый урон и в то же время избегая потерь. Действуя так, он надеялся вымотать римлян, внушить им, что туманный и сырой остров не стоит таких больших жертв. Зачем все эти потери, расходы, когда много проще отказаться от них, отозвав войска в солнечную и куда более плодоносную Галлию? Неплохой план, однако Каратак не учел, что воля Рима непреклонна, а римские легионы двужильны. Плевать, сколько времени уйдет на завоевание, плевать, сколько жизней оно унесет. Британия войдет в состав Римской империи, потому что таков приказ императора. Таков ход вещей. Пока правит Клавдий.