Орел девятого легиона - [7]

— Ловкий фокус, — сказал Марк, с улыбкой подняв к нему лицо. — Я слыхал о нем, но ни разу не видал.

Крадок засмеялся и, попятившись, занял свое место в колеснице; в тот момент, когда он разворачивался, Марк впрыгнул внутрь и встал рядом. Поводья и много раз сложенный кнут тут же перешли к нему, а Крадок отодвинулся и встал сзади на место копьеносца, держась рукой за плетеный борт.

— Для начала держи вон на тот ясень.

— Всему свое время, — отозвался Марк, — пока я не готов.

Лошади были запряжены на римский лад: две средние привязаны к дышлу, две наружные — постромками к осям. Тут все было в порядке, зато с колесницей обстояло по-иному. До сих пор Марку приходилось управлять только римской беговой колесницей — что-то вроде раковины, рассчитанной на одного. Здешняя повозка, более громоздкая, хотя и довольно поворотливая, была открыта спереди, отчего казалось, будто стоишь прямо на лошадях, — ощущение непривычное. Чтобы управиться с колесницей и лошадьми, следовало сперва приспособиться к ним. Высоко держа тщательно разобранные поводья, как принято в Колизее, широко расставив ноги на перекрещенных планках днища, Марк тронул с места нервно перебирающих ногами коней — вначале тихонько, приноравливаясь к ним, потом пустил их быстрее, перейдя с рыси на легкий галоп и направляя в то же время к высохшему ясеню, белевшему вдали. Не доезжая дерева, он, по совету Крадока, завернул их и послал вдоль изогнутой линии дротиков, заранее воткнутых охотником так же, как Марк, бывало, проводил белых арабских скакунов между тренировочными столбиками на Марсовом поле; затем он перешел на галоп, ни разу не опозорив себя, — ни одна втулка колеса не задела земли. Он подверг лошадей всем испытаниям, заставив делать все, что только подсказывал ему хозяин упряжки, и наконец настал момент пустить их во весь опор. Они поскакали вдоль опушки, огибая ее по кривой в милю длиной.

Этот миг для Марка всегда был переломным, он будто переходил из одной жизни в другую. Так, должно быть, чувствует себя стрела, вылетающая из лука. В прежней жизни было знойно и душно, а сейчас его обтекал, как вода, прохладный упругий ветер, мчащийся навстречу; ветер прижимал к телу тонкую алую тунику, свистел в ушах, не перекрывая, однако, мягкого стука мелькающих копыт. Марк пригнулся ниже, ощущая, как днище колесницы дрожит и ходит ходуном у него под широко расставленными ногами, как поводья оживают в его руках, как через поводья его воля передается мчащимся лошадям и их отклик доходит назад к нему, и он сливается с ними в одно целое! Марк крикнул по-кельтски, понукая, подбадривая коней:

— Вперед, красавцы! Вперед, мои храбрые! Ваши кобылы будут гордиться вами, слава о вас будет переходить от дедов к внукам! Быстрей, быстрей, мои братья!

Впервые он взмахнул кнутом, кнут вылетел вперед, мелькнув, как черная молния, у них над головами, но не касаясь их. Пронеслась мимо опушка леса, папоротники раскидывались в стороны от летящих копыт и крутящихся колес. Вместе с упряжкой и колесницей Марк превратился в комету, прочерчивающую яркий небосклон, в сокола, камнем падающего вниз на фоне солнца…

Затем, повинуясь команде Крадока, он резко взял поводья на себя, осаживая упряжку, так что лошади присели на задние ноги, остановившись на всем скаку. Ветер, свистевший в ушах, стих, вокруг опять сомкнулся тяжкий зной. Наступила тишина. У Марка рябило в глазах от дрожания накаленного солнцем воздуха. Еще не перестали крутиться колеса, как бритт спрыгнул на землю и обошел лошадей спереди. После первого рывка они застыли на месте, и только бока их раздувались и опадали, но и то не слишком.

— Ну как? — настойчиво спросил Марк, вытирая тыльной стороной ладони мокрый лоб.

Крадок взглянул на него без тени улыбки.

— Командир скоро станет настоящим возницей, — ответил он.

Марк положил поводья и кнут, сошел вниз и встал рядом с охотником.

— Такой превосходной упряжкой мне еще не доводилось править, — заметил он и провел рукой по выгнутой шее ближайшей лошади. — Ну что, выиграл я копье?

— Вернемся, выберешь сам.

Крадок достал из-за пазухи корку сладкой лепешки и подставил свои ладони мягким, бархатным лошадиным губам.

— Эта четверка — сокровище моего сердца. Они ведут свой род из царских конюшен иценов[10], редко кому удавалось справиться с ними так хорошо, как удалось командиру.

В голосе прозвучала непонятная нотка сожаления, для которого как будто не было оснований, но впоследствии Марку суждено было вспомнить про это.

Они медленно тронулись в обратный путь, пустив лошадей прогулочным шагом, наслаждаясь летним вечером.

— Они уже остыли, теперь им не вредно и постоять немного, — сказал Крадок, пробившись сквозь городскую сутолоку и остановив упряжку у своего жилища. Он набросил поводья на головы коней и крикнул, повернувшись к темнеющему входу: — Гвингумара, принеси мои копья!

Кожаная занавеска отодвинулась, впуская внутрь душный воздух. Марк увидел посреди хижины красный огонь очага. Молодая жена, переворачивавшая в горячей золе пшеничные лепешки, которые пекла мужу на ужин, встала и растворилась где-то в темной глубине жилья. Несколько собак, лежавших на груде папоротника вокруг спящего смуглокожего ребенка, выбежали навстречу хозяину и стали ласкаться, виляя хвостами, младенец продолжал спать, посасывая палец. Женщина появилась снова и вынесла наружу связку копий, на отточенных наконечниках которых заплясали точно язычки пламени отсветы вечернего солнца.