Орехов - [2]

Прием это был старый, и пользоваться им многие умеют, но, надо признать, тут Анисимов показал класс: прямо у всех на глазах со скамьи подсудимых как-то перебрался сперва на место для свидетелей, а закончил речь уже почти на трибуне прокурора, страстно требуя самого сурового наказания кому-то, кого он обвинял и клеймил... Надо полагать, не себя же он требовал наказать?.. И ни слова не сказал, как он сам накачивал, уговаривал, убеждал, улещал, и манил, и грозил таким, как Орехов, районным работникам, чтоб они давали ему цифру и проценты, если нет лучшего продукта налицо...

Он думал, что невозможно человеку пережить такой позор, но Анисимов был не из тех, кто от сознания своей вины кончает самоубийством.

И вот теперь, долгие месяцы спустя, Орехов, лежа в розовом бараке на своей койке, опять томился на заседании, с гадливой ненавистью слушал речь Анисимова и опять молчал, как там, в упор разглядывая Анисимова, и все ждал, что тот наконец расскажет правду, как он, добиваясь своего, ломал угрюмое сопротивление людей. Анисимов после своей речи, весь раскаленный негодованием, сидел с суровым, непреклонным и скорбно-победоносным видом человека, мужественно победившего у всех на глазах грехи: свои и чужие. А Орехов молчал. От ненависти. Так ничего и не сказал, только смотрел в упор и молчал...

- Су-укин с-сын!.. О, сукин сын! - мычал Орехов сквозь сжатые зубы, ворочаясь на своей койке, точно все зло и подлость мира вместились для него в этого Анисимова...

Наконец, усилием воли оторвав свои мысли от Анисимова, он начинал вспоминать свою жизнь за последние годы и в который уже раз убеждался, что вспомнить было как-то нечего. Все было как-то одинаково: работа, текучка, неотложка, спешка - все в сегодняшнем дне, в декаде, в квартале, куда там даже о будущем годе подумать!

В комнату вошел маленький мальчик Вовка и, прикрыв за собой дверь, постучался изнутри.

- Ну? - спросил Орехов, даже обрадовавшись, что его мысли прервали. Что скажешь?

- Папку моего не видел? - чтоб завязать разговор, уныло осведомился Вовка. Они с отцом - водителем Дрожжиным - были Орехову соседи по коридору.

- Придет скоро.

- Да-а, придет... Врешь. Что же он не идет-то? - плаксиво проныл Вовка.

- Ты, может, голодный?

- Может, голодный, а он, черт, не идет!

- Если у тебя отец черт, значит, ты сам чертенок. Не смей ругаться, не поворачивая головы, спокойно сказал Орехов.

- Я не матерно. Я матерно никогда не позволяю. А где он валандается, чего домой не идет?

- Ты голодный?

- Конечно, голодный... Я два блина слопал. Софья дала...

- Сбегай за колбасой.

- А сколько брать? Кило?.. - Он захохотал своей остроте и серьезно спросил: - Триста грамм?

- Четыреста... В левом кармане куртки возьми. Слышь? Во внутреннем!

- Что я, не знаю? - презрительно хмыкнул Вовка, быстро подставил табуретку, влез на нее и вытащил из кармана куртки деньги. - Ух ты! Получка?

- Аванс.

- Ага, верно! - поправился Вовка. - Аванс. Ну, я дунул! - и выбежал вон.

Минут через десять он вернулся бегом, как ушел, шлепнул на стол колбасу и разложил по столу сдачу. Во рту у него тоже была колбаса.

- Довесок, - пояснил он, напоказ громко чмокая. - А ты что пьешь больно медленно? Все так и осталось, пока я ходил.

- Вечер длинен. Надо планировать. Ты режь колбасу-то. Ешь.

Они закусили. Он лежа медленно жевал, а Вовка вертелся на стуле, поглядывая в окно.

- Чего она меня блинами угощала, знаешь? Опять ей причудилось, что Монька в колодец вякнулся. Завелась на всю-ю катушку! И вот мотается, как кошка угорелая. После отыскался, вот обрадовалась! Псих. Сдохнешь от нее! Он хихикнул и покосился на Орехова. Убедившись, что рассказ успеха не имел, задиристо спросил: - А что, не псих, скажешь? Ну скажи? Не псих? Не псих?

- Псих, - сказал Орехов медленно, - это кто сдуру чудит.

- Ну ясно, - внимательно слушая, сказал Вовка.

- А тут, может, вовсе другое.

- Какое такое другое?

- Не наше с тобой дело какое... А вдруг, например, когда-нибудь в колодце она уже видела что-нибудь?

Минуту Вовка сопел, все медленнее прожевывая хлеб с колбасой.

- Не Моньку?

- Не Моньку.

- А ты не выдумал?.. А чего он туда полез, дурак?

- Почем я знаю... Едва ли чтоб сам полез.

- Фашисты? - прошипел Вовка, широко открывая глаза. - Верно я говорю? - И рассеянно принялся за колбасу, безброво хмурясь, озабоченно что-то прикидывая в голове.

Немного погодя он увидел из окна отца:

- Является, бродяга... Гляди, и не торопится!.. - И не спеша пошел встречать.

Орехов налил себе еще около полстакана, отпил немного и опять стал ждать, но ему опять помешали. Тут же Вовка вернулся, веселый, сияющий:

- Папка выпивши и еще с собой принес. Чудит! Пошли к нам в гости.

- Нет, я полежу, - сказал Орехов.

Вовка неохотно вышел.

К этому времени Софья Львовна вспомнила наконец, что все еще не отдала чужое письмо, и постучала в дверь.

- Вы уже дома?.. Так вам тут письмо.

Не вставая с кровати, Орехов попросил подсунуть письмо под дверь и услышал шелест бумаги на полу. Голубоватый квадрат скользнул и остался лежать, и он даже не подумал идти его подбирать, не могло быть ему никаких интересных писем, только приподнялся на локте, отхлебнул из стакана, откинулся на мятую блинчатую подушку и опять стал ждать.