Орджоникидзе - [11]

Да, в этом маленьком удовольствии Серго себе не отказывал. Раз или два в день он обязательно напоминал в полный голос, так, чтобы было слышно далеко окрест:

— Дзирс Николози!

Из Гудаут до Николоза добраться было просто невозможно. И поэтому после торжественного сожжения манифеста и портрета царя и разоружения полиции Орджоникидзе занялся организацией революционной власти. Так же, как его друг Буачидзе в Квирильско-Белогорской республике. Позднее до них обоих дойдут слова Ленина: „Некоторые города России переживали в те дни период различных местных маленьких „республик“, в которых правительственная власть была смещена и Совет рабочих депутатов действительно функционировал в качестве новой государственной власти. К сожалению, эти периоды были слишком краткими, „победы“ слишком слабыми, слишком изолированными“.

В помещении большой портовой кофейни обосновался „комитет по заведованию нуждами местного населения“. Там же заседали общественные судьи, избранные на общегородском митинге.

Свою помощь по охране порядка любезно предложил есаул Маименов. Он уверял, что отряд в сто двадцать казаков им срочно затребован единственно для охраны Гудаут от погромщиков и мародеров. Это его долг лояльного гражданина.

— Ну, в таком случае у вас есть отличная возможность проявить свои гражданские добродетели, — откликнулся Серго. — Прикажите казакам побыстрее оседлать коней и убраться из Гудаут.

Есаул заупрямился:

— Я такой же полноправный гражданин, как вы, фельдшер. Требую народного голосования!

— Извольте, — согласился Серго. Проголосовали дружно: пусть казаки немедленно убираются!

Неодолимую потребность побеседовать с согражданами почувствовал и начальник округа князь Джандиери. В Новом Афоне он оставил конвой. Генеральский мундир заменил поношенным костюмом из гардероба полиции. Тихонько явился на сход абхазцев Гудаутского участка. Князь попросил слова. Ему отказали. Он повторил просьбу. С дрожью в голосе уверял, что он абсолютно недоволен царем и мечтает об освобождении Кавказа.

— Я друг народа, член партии социал-федералистов.[12]

Серго не вмешивался, ждал.

— Граждане, — заливался Джандиери, — разве кто-нибудь из вас допустит отчаянную глупость — сломает старый дом, прежде чем готов новый? Почему же вы не бережете святых свобод, священных прав, дарованных вам… э… конституцией… Для собственной пользы абхазское население ни в коем случае не должно примыкать к существующим… э… противоправительственным движениям!

Серго одним прыжком вскочил на чью-то арбу — дольше он терпеть не мог.

— Перед вами переодетый жандарм. Пусть объяснит, за какие заслуги он, бывший помощник пристава, стал генералом. Пусть скажет, сколько наших товарищей отправил на виселицы и в Сибирь, сколько семей он обездолил, сколько крестьянской земли прибрал к рукам!.. Ваша воля — слушайте царского лакея, а я ухожу.

Вмешался Осман Джения, участник восстания крестьян старинного абхазского села Лыхны, незадолго до того вернувшийся с каторги.

— Фельдшер говорит правду! Шакал не может быть другом человека. Пусть убирается, мы еще не разучились бить зверя.

Крестьянские комитеты,[13] ради которых фельдшер Орджоникидзе так энергично навещал своих „больных“, проводя целые дни в разъездах, принялись делить землю. В долины, на плодородные угодья, отнятые у помещиков и князей, переселялись абхазцы, загнанные царскими властями в бесплодные каменистые ущелья и на гололобые горы. Одновременно были отменены все подати и налоги, в том числе и издевательский „христовыи налог“, установленный для всех лиц нехристианского вероисповедания.

„Политическое состояние, — доносил наместнику заведующий полицией на Кавказе генерал-лейтенант Ширинкин, — приняло характер не просто „анархии“, более или менее всегда поддающейся воздействию военной репрессии, а какого-то особого государства из самоуправляющихся революционных общин, признающих лишь власть революционных комитетов и ныне запасающихся оружием для открытого восстания… Происходящие события настолько поразительны на общем фоне государственного строя империи, что иностранцы специально приезжают на Кавказ с целью ознакомиться на месте с новыми формами русской государственности“.

Что же, генерал от полиции знал правду. Оружием запасались из всех источников и к восстанию готовились энергично. 17 ноября на прием к популярному фельдшеру явилось особенно много страждущих. И свои, гудаутские, и приезжие — Богателия, Куция с Гагринской климатической станции, Поярков и Гречкин из Сочи. Были и гости из Сухума-Ражден Чхартишвили и Леван Готошия.

Много времени спустя казачий сотник Буткевич каким-то образом выведал, что в приемном покое заседал тогда штаб восстания. Начаться оно должно было после того, как к берегам Абхазии пришвартуется зафрахтованный революционерами пароход „Сириус“. В его трюмах — ящики с винтовками, револьверами, бомбами, цинки с патронами. Красные дружины ждали сигнала.

Рейс „Сириуса“ проходил несчастливо. Корабль попал в жесточайший шторм, менял курс, чинился — безвозвратно потерял несколько самых нужных дней. Сухумский и Черноморский округа уже были объявлены „на положений чрезвычайной охраны“. По всем дорогам стягивались казачьи полки, артиллерия, карательные отряды. В довершение бед почти у самой цели „Сириус“ нарвался на пограничную стражу. После небольшой перестрелки пароход снова ушел в открытое море, курсировал вдали от берега, покуда к его борту не подошли два баркаса с низко срезанными парусами — черноморские фелюги. На них перегрузили оружие. Одна фелюга направилась к югу — в сторону Поти. Вторая причалила у села Алахадзы. Отсюда винтовки и боевой запас для красных сотен Серго переправлял на лодках.