Ордынская броня Александра Невского - [21]

В вечернем закате за стенами града брызнули и заиграли красным золотом главы Княгинина монастыря. Вскоре лошади вновь пошли под уклон. Князь и сопровождение спустились к мосту над Лыбедью и услышали, как зазвонили в било в Княгинином монастыре, около Успенского собора и на Ирининых воротах. Под копытами лошадей задрожал бревенчатый настил невысокого моста над рекой. У Ирининых ворот, несмотря на вечернее время, еще сновал городской люд, задержавшийся вне градских стен по торговым или загородным делам. Встречая князя, люди почтительно расступались, приветствовали его и кланялись.

Миновав рубленую вежу Ирининых ворот, князь и его люди продолжали ехать снаружи рва, вала и градской стены. Дорога шла вверх к Золотым воротам. Вечерний закат красил последними неяркими лучами золотой крест и главу надвратного белокаменного храма и белокаменных ворот, освещая стены розовым светом. Когда князь Юрий подъехал к самим воротам, то сторожа и городской люд, живший рядом, вышли встречать его. Окованные красной медью массивные створы ворот были распахнуты. Князь остановил коня. Обратившись ликом на крест храма, перекрестился и склонил голову. Затем поклонился людям, встречавшим его. Навстречу князю прискакал его тиун[68], спрыгнул с лошади и, кланяясь, сообщил, что княгиня с детьми который день ожидает его здесь поблизости на старом княжеском подворье у Спасского храма. Усталый князь легко кивнул головой в ответ и в душе обрадовался, что не надо ехать далеко — в Детинец. Подобрав поводья и тронув коня стременами, он въехал в главные ворота стольного града. Сверху — с бревенчатого настила, из бойниц сруба, умостившегося под сводом высокого проема, на него с любопытством и уважением глядели глаза сторожей. Гулко застучали копыта коней по деревянному настилу, отражаясь эхом от каменных стен и свода огромного здания. Миновав ворота, князь немного проехал по бревенчатой мостовой главной городской улицы и свернул направо к старому княжескому двору.

Встреча с семьей, баня, ужин отвлекли князя от забот. И уже после ужина, перед вечерней молитвой, князь Юрий сказал, что будет завтра — в субботний день, стоять литургию в Дмитровском соборе в Детинце[69].

* * *

Субботняя литургия не была пышной и продолжительной. Шел Петров пост. Однако как только закончилось причастие, князь Юрий пошел на воздух, не дожидаясь водосвятного молебна. За ним тронулся и его слуга-отрок. Жена и дети еще оставались на службе. Несмотря на субботу, в храме было много народа. Стояли ближние бояре со своими домочадцами и слугами, люди княжеского двора, гриди. Пропуская Юрия Всеволодовича, все почтительно расступались. Князь вышел через распахнутый западный портал и сразу почувствовал, что недавно окончился небольшой июньский дождь. Было пасмурно, но тепло. В воздухе легко пахло теплой и сырой землей, свежей листвой и смолистым запахом тополиных почек. Он глубоко вдохнул пахучий и свежий воздух, облегченно выдохнул и, развернувшись лицом ко входу, перекрестился и склонился в поясном поклоне. Распрямившись, князь повел плечами, посмотрел по сторонам и решил полюбоваться белокаменной резьбой любимого им с детских лет храма. Слишком много было связано в его жизни с этим небольшим домовым собором, построенным его отцом на княжеском дворе близ массивных, рубленых княжеских хором.

Он помнил, что в тот год родился младший брат Владимир, окрещенный Дмитрием. Сам он был еще мал, но видел, как закладывали постройку и рыли недалеко яму для извести. Помнил, как зимой смерды и работные люди везли на санях с берега Клязьмы в Кром[70] тяжелые белокаменные глыбы. Помнил, как жарким летом, запорошенные известковой мукой мастера-каменосечцы секли камень резцами и молотками, помнил, как ставили леса, как поднимали стены. Собор рос на глазах княжича Юрия, рос вместе с ним и закончен был тогда, когда ему было десять лет. Князь опять глубоко и легко вздохнул и, по привычке, огибая лествичную башню у северного угла, пошел «посолонь», как ходят вокруг храма крестным ходом.

Держа в руках легкую шапку с собольей опушкой, Юрий Всеволодович медленно шагал и смотрел вверх. Вот колончатый пояс северной стены с фигурками святых. Еще выше в центральной закомаре фигура царя-псалмопевца и пророка Давида. А вот там, в дальней — самой восточной закомаре дорогой его сердцу рисунок в камне. Князь неспешно подошел, остановился и воззрел зоркими глазами под верха собора. Чем-то далеким, по-детски светлым, пронзительным и дивным опахнуло князя. Вот оно, любимое им изображение — его отец с пятью сыновьями, среди которых и он сам. Нет только шестого, самого младшего, не родившегося тогда еще Ивана. Мастер хорошо поработал резцом. Отец, бывший еще в расцвете сил, изображен сидящим на княжеском столе с маленьким четырехлетним Дмитрием на колене. У отца стриженные под горшок волосы, большие глаза, длинноватый нос греческого типа. Волосы, помнится, были русые, да и нос не был столь длинен, но мастер специально выделил эту черту, чем усилил схожесть. И еще мастер изобразил отца без бороды. Таким отец был в домашней, мирной жизни. Брился, как брились, по его рассказам, дядья и двоюродные братья по матери, греки. Ведь всю свою юность и молодость провел отец в далеком Цареграде и в Солуни, которые он, великий князь Владимиро-Суздальский, Юрий Всеволодович знал лишь по рассказам. Помнит князь Юрий, как возвращался отец из походов, с обветренным лицом, заросший густой бородой с проседью, пропахший дымом костров. Возвращался с победой. Вся Северная Русь трепетала пред ним и знала, что слово его твердо. А вот уже одиннадцатый год пошел, как нет его. А как бы он был нужен, сколько за эти годы было которы, слез и крови между братьями.