Орден святого понедельника - [3]

Василий зевнул и рухнул на четвереньки. Гусли со звоном полетели в траву.

- Надоело, - сказал он, - недалеких иванушек уму-разуму учить.

И кот растворился в воздухе. Осталась одна, явно чеширская, улыбка.

Я сделал очередной шаг и попал в густой кисель тумана. Идти стало еще труднее. Шаг, еще шаг. Теперь мне казалось, что я продираюсь сквозь вату. Зачесался затылок. Я замотал головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: сухая рыбья чешуя... или вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом. Решать, естественно, можно только численно, скажем... Узор вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный протяжный скрип, затем, подобно гулу далекого землетрясения, раздалось рокочущее: "Ко-о... Ко-о... Ко-о...". Пещера заколебалась, как лодка на волнах. Пол круто накренился, я почувствовал, что падаю.

- Прозрачное масло, находящееся в корове, - с идиотским глубокомыслием произнесло зеркало, - не способствует ее питанию...

В глубине ниши, из которой тянуло ледяным смрадом, кто-то застонал и загремел цепями.

- Вы это прекратите, - строго сказал я. - Что за мистика! Как не стыдно!..

В нише затихли. Я хозяйски поправил сбившийся ковер и поднялся по лестнице. Весь первый этаж был занят отделом Линейного Счастья. Здесь было царство Федора Симеоновича. Здесь пахло яблоками и хвойными лесами, здесь работали самые хорошенькие девушки и самые славные ребята... Здесь делали все возможное в рамках белой, субмолекулярной и инфранейронной магии, чтобы повысить душевный тонус каждого отдельного человека и целых человеческих коллективов. Здесь конденсировали и распространяли по всему свету веселый, беззлобный смех...

...но тут из коридора донеслись голоса, топот ног и хлопанье дверей... через вестибюль все шли и шли покрытые снегом, краснолицые веселые сотрудники... Я был ошеломлен и не заметил, как в руке у меня очутился стакан. Пробки грянули в щиты Джян бен Джяна, шипя полилось ледяное шампанское. Разряды смолкли, джинн перестал скулить и начал принюхиваться. В ту же секунду кремлевские часы принялись бить двенадцать.

- Ребята! Да здравствует понедельник!

Я вырвался из пелены искристого тумана и почти побежал к следующему повороту рукава галактики. Жутко мешалась сетка с техдокументацией и уцелевшим бубликом.

- Амуниция, - сказал я. - Полиция. Амбиция. Юстиция.

В пещере было по-прежнему пусто, а я жутко страдал о потерянном времени. Ни черта не успею, а завтра рыбозавод с непробиваемой КПП-системой.

Меня снова тормознуло. Мне показалось, что на этот раз я влип в жидкую и горячую карамель. Я ощущал себя жуком в янтаре, а каждый шаг мой исчисляется столетиями. С другой стороны, очень может быть, что мне уже удалось пропустить шефскую работу по уважительной причине. Я еле-еле передвинул ногу.

Эдик вдруг сказал:

- Всю зиму у нее цвели орхидеи...

- Гм, - сказал Роман с сомнением.

- Не стал бы Янус сжигать идеального попугая, - убежденно сказал Эдик. Витька встал.

- Это просто как блин, - сказал он.

У меня было такое ощущение, будто я читаю последние страницы захватывающего детектива. Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на практике... закон этот остается справедлив в отдельности и для нормального мира... Точки разрыва.

Я вырвался в открытое пространство и, вспомнив студенческие младые годы, даже попытался пробежаться. Попытка получилась хилой. Сам себе я напомнил старикашку Эдельвейса, которого всегда несло по мировой линии его "ремингтона"... Да, не к темноте я его помянул: тени снова окружили меня.

- Народ желает знать все детали, - сказал Лавр Федотович, глядя на меня в бинокль. - Однако народ говорит этим отдельным товарищам: не выйдет, товарищи!

- Какого калибра? - рявкнул полковник.

- Хватать и тикать, - сказал Витька. - Я вам тысячу раз говорил, остолопам.

- Диспуты! - вскричал вдруг Панург, ударяя колпаком с бубенчиками об пол. - Что может быть благороднее диспутов? Свобода мнений! Свобода слова! Свобода самовыражений!

- Вуаля, - с горечью сказал Выбегалло, - ледукасьен куон донно женжен депрезан1.

- Народ... - произнес Лавр Федотович. - Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ пребывает вовеки. Но (как и всякий) он попался в сети Слов, чтобы в них плутать все безысходней: "Потом" и "Прежде", "Завтра" и "Сегодня", "Я", "Ты", "Налево", "Направо", "Те" и "Эти"...

Я сделал последний шаг и оказался в центре композитной пентаграммы. Я увидел наш институт, уходящий фундаментом в бездну знания, туда, где со скрипом проворачивалась в пасти Левиафана ось Колеса Фортуны. Я увидел наш институт, уходящий верхними этажами за горизонт событий. Я видел силовые поля воли и разума Федора Симеоновича, Кристобаля Хозевича, Жиана Жиакомо, видел Витьку и Романа, Эдика и Володю Почкина, окруженных эхом сомнений и сеткой синих разрядов их неудержимой энергии. Я видел путаные пустые блоки отдела Абсолютного Знания и клокочущую пустоту лаборатории Выбегаллы. Я видел нимб над блоком центрального процессора моего старого доброго "Алдана" и холодную бездушную мощь юного "Алдана-ЗМ", опоясанного кольцом зеркал Аматэрасу.