Орбита жизни - [10]

Отец не спал.

— Ты чего возишься? Скоро придут наши. — Он обнял Юрия рукой за худое плечо и, притянув к себе, накрыл одеялом. — Спи. Надо спать.

Непонятное еще чувство страха за младшего братишку овладело всем его существом. Раньше Юрий мог за него заступиться, а теперь он знал, что чужие люди с автоматами были сильнее, чем соседские ребята. Это Юрий почувствовал только сегодня.

…Землянку соорудили быстро. Строили ее наскоро. Отец твердо верил, что наши скоро придут, и долго в ней жить не собирался.

Алексей Иванович строго-настрого запретил ребятишкам выходить из землянки, если рядом немцы, боясь, что солдаты их обидят.

Но однажды, когда в печурке кончились дрова, Юрий вылез наружу и, крадучись, подошел к забору. Вокруг было холодно и сыро. Дров в темноте не сыщешь. Поэтому он решил отломить от забора доску, а потом, уже в землянке, расколоть ее. Ржавые гвозди не поддавались, доска скрипела, но даже удары ногой не могли сломать ее. Пока Юрий с ней возился, он не заметил, как сзади кто-то подошел.

Сильный удар отбросил Юрия в сторону. Он вскрикнул, но не заплакал.

К счастью, подоспела мать, видно, хватившись Юрия.

— Скажи своим щенкам, не подходить к дом! — недовольно буркнул солдат вдогонку Анне Тимофеевне, молча уводившей Юрия в землянку.

На лице у сына была ссадина, но он не плакал: ненависть его пересилила боль и обиду.

А между тем один за другим шли мрачные дни оккупации. Длинными осенними вечерами отец с матерью разговаривали о зверствах фашистов. Об этом доходили слухи из соседних деревень.

Сидя на чурбаке, отец помешивал угли в печурке а тихо, чтобы не разбудить детей, рассказывал:

— В Туманове, слышь, всех молодых гестапо угоняет. Всем, кто работать может, велят явиться, на учет берут. С шестнадцати лет, что ли. На окопы да на картошку, говорят, посылают. А кто постарше, тех и вовсе — в эшелоны и в Германию на работу…

Мать тревожно вслушивалась в его слова, а потом говорила:

— Как бы до Зойки с Валюшкой не добрались. Ведь заметут.

— А ты им скажи, чтобы никуда не показывались. Дома сидели. А Валька пусть у Паши поживет, все одно дом пустует.

— Скажи… Все равно найдут. Знают ведь, что почти взрослые.

То и дело по селу волнами прокатывались обыски. Порою в ночи глухо разносились одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Ползли зловещие слухи о расстрелянных и повешенных, об угнанных в неволю колхозниках и замученных пленных. Жить стало невыносимо.

…В стародавние времена был у Алексея Гагарина товарищ, сын сельского мельника. Не так чтобы крепко дружили, но играли всегда вместе. И самым любимым местом их игр была ветряная мельница. Крутые скрипучие лестницы уходили в полумрак, затянутый паутиной… Узкие трещины в досках, через них косо бьет золотистый солнечный свет… Они напоминали крепостные бойницы. Когда мельница работала, все внутри скрипело и скрежетало; тогда тут сытно и тепло пахло свежей мукой и машинным маслом.

Словом, лучшего места для игр в деревне не найдешь. Играя, Леша невольно наблюдал за работой мельника. А позже пришлось и самостоятельно на мельнице поработать. Словом, постиг он и это нехитрое ремесло. И вот теперь гитлеровцы проведали об этом. Алексея Ивановича вызвали к коменданту. Разговор был коротким.

— Будешь работать на мельнице, Гагарин!

— Да где же мне работать, я же инвалид, ни к какому делу негодящий! Куда мне мешки таскать? И так еле живой после тифа…

— Мешки будут носить солдаты, ты будешь только молоть. Я лично буду выдавать двадцать литров бензина на день, и без моей записки — никому! Будешь следить за порядком. Случай что — у нас разговор короткий… Ясно?

И повели Алексея Ивановича под конвоем на мельницу. Старую ветрянку оккупанты разрушили. И вместо крыльев приладили привод от автомобильного мотора.

Работы было немного. Но зато теперь легче будет кормить семью. Все же возле зерна, и отруби и мука бывают… И только жгучая злость, бессильная ненависть к врагу не давала ему работать спокойно. Однажды немец-моторист поставил автомат к стенке и пошел в амбар. Алексей Иванович взял оружие, повертел в руках. Сейчас бы дать очередь и бегом… Но куда убежишь? Кто будет кормить семью мал мала меньше? Да и кому он нужен с таким ветхим здоровьем? Партизана из него не получится. Даже до Карманова не добежишь…

Как-то на мельницу пришла хозяйка коменданта, приволокла пшеницу. Льстивым голосом попросила размолоть.

— Где записка от коменданта? — подчеркнуто официально спросил Гагарин.

— Да ладно, Алексей Иванович, принесу потом!

— Принесешь, тогда и будем дело делать! Без приказа — не велено!

— Ах, не велено, шкура большевистская! Ты с кем говоришь? Да я только слово молвлю — в порошок тебя сотрут! Как другим, у кого дети да партизаны, мелешь, а мне так отказ?! Ну, погоди!..

Через полчаса за ним пришли. Толкнули в спину автоматом. Повели на конюшню. Был у фашистов свой палач в Клушине — бывший штурмовик. Писарь указал на лавку.

— Раздевайся и ложись лицом вниз. Десять розг! Учись уважать друзей немецкого народа!

Стиснув зубы от унижения, неуклюже подогнув больную ногу, Алексей Иванович вытянулся на лавке.

Костлявыми коленями писарь больно сжал ему голову. В углу в банной шайке с соленой водой мокли розги. Краем глаза Алексей Иванович видел, как палач, не спеша рассекая воздух, пробуя на изгиб, выбирает самую тонкую и гибкую.