Орбинавты - [19]

— Или, дорогой Алонсо, — подхватил Энрике предложенный стиль полемики, — может быть, ты прочитал в своих мудрых книгах о том, что мы — мулади, а значит, наши предки исповедовали истинную веру в Спасителя нашего Иисуса Христа в течение бесчисленных столетий, пока сюда не вторглись из Африки полчища никем не званных сарацинов. А значит, переход в христианство — это возвращение к нашей исконной вере.

Мне казалось, что у меня на глазах происходит в миниатюре спор двух вероучений, по сути — двух цивилизаций, двух культур. Но выглядел он как обмен колкостями между молодыми людьми. Если они вовремя вспомнят о том, что они братья, то прекратят спорить, предоставив друг другу свободу выбора. Если же желание доказать свою правоту заслонит память о кровном родстве, они, скорее всего, сцепятся.

И обе эти цивилизации почему-то обращались в эту минуту ко мне, словно мне дана власть разрешить их вековой спор.

— Так что же, Алонсо? — Хуан не мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним. — Что прочитал ты в своих умных книгах?

— Я прочитал, — ответил я, — что среди наших предков были не только христиане-вестготы. Сначала здесь жили иберы, и поклонялись они, кажется, солнцу. Позже пришли римляне, которые тоже были нашими предками и служили громовержцу Юпитеру. Потом пришли вестготы, от которых мы ведем свой род. И все же, кто может поручиться, что среди наших предков ни разу за восемьсот лет ни один человек, живя среди мусульман, не женился на арабке или берберке?

Мои двоюродные братья молчали, в изумлении уставившись на меня. До сих пор я не слишком баловал их красноречием. Я же чувствовал, что меня несет, и не мог остановиться.

— Еще я прочитал в своих умных книгах, что человек не обязан верить в то, во что верили его предки, далекие или близкие. Или в то, во что верят его братья. Что каждый вправе сам искать свой путь к Богу. И что одно и то же вероучение содержит призывы и к милосердию, и к жестокости. Поэтому поступки людей важнее того, что говорится в священных писаниях.

Решив, что я наговорил достаточно, чтобы против меня можно было выдвинуть не менее пяти обвинений в ереси, я умолк и вернулся в дом, оставив ошеломленных представителей двух культур обдумывать сказанное.

На следующий день я был в уличной толпе, провожавшей бесчисленную армию католических королей, которая отправлялась брать Гранаду. Усидеть дома было невозможно. Цеха, лавки — все было закрыто. Народ повалил на улицы. Вместе со мной пошли все трое моих кузенов, включая вездесущую Матильду. Энрике и Матильда, указывая мне на тот или иной фрагмент внушительного военного парада, разъясняли то, в чем я не мог разобраться сам.

Король и королева в сопровождении своих свит первыми выехали из Алькасара во главе длинного ряда рыцарей. Дон Фернандо был намерен лично руководить осадой Гранады. Поднимая облака пыли, громыхали закованные в железо лошади. Сверкала на солнце броня рыцарей и их коней, на шлемах всадников живописно выглядели ленты, разукрашенные в геральдические цвета. Было интересно разглядывать нарисованные на щитах и попонах фамильные гербы.

— Рядом с королевой ее сын, принц Хуан, — объяснила Матильда, — и три дочери: инфанты Хуана, Каталина и Мария. Они направляются в Алькала́ Ла Реаль, крепость графа Тендильи, которая расположена на пути в долину Гранады. Оттуда королева будет руководить поставками для армии.

Когда мимо нас двигался кортеж придворных, священников и высокопоставленных мирян, Матильда указывала на ту или иную разодетую даму, называя ее имя. За придворными последовали войска. Энрике, удивляя меня своей осведомленностью в геральдике, называл имена проезжающих мимо военачальников короля: граф Тендилья; граф Сифуэнтес; герой Малаги, дон Алонсо Агиляр; дон Родриго Понсе де Леон и так далее и так далее…

— Видишь красные кресты на щитах? Это рыцари ордена Калатравы, — пояснял кузен. — А это магистр ордена Алькантара, дон Хуан де Сунига со своими воинами. За ними — арагонские рыцари ордена Монтесы.

Грохот и шум стояли неимоверные: ревели трубы, заходящаяся в восторге толпа напирала со всех сторон. Повсюду развевались штандарты и хоругви. Время от времени кто-нибудь затягивал: «Сантьяго де Компостела! Сантьяго Матаморос![14]», и этот клич тут же подхватывали тысячи глоток. Матильда оробела и прижалась ко мне, одновременно держа за руку Энрике. Хуана мы уже потеряли в толпе.

Мимо нас проходили копейщики и арбалетчики, швейцарские наемники и солдаты ополчений. Казалось, войску не будет конца. Но оно все же кончилось, взяв курс на мой родной город. Последними провезли артиллерийские орудия — их количество тоже было впечатляющим — и повозки маркитантов с провиантом и снаряжением. Толпа постепенно начала редеть. К этому времени я уже потерял из виду своих родственников, но не стал их искать. Мне хотелось побыть в одиночестве.

Я устал от тесноты и толкучки, от немытых тел христиан (дед был прав, говоря о том, что они еще не научились достаточно часто предаваться омовению), от пыли, жары и шума, от запаха испражнений, оставленных лошадьми там, где они проходили, а более всего — от криков «Смерть маврам!».