Оранжевый туман - [25]

Слова его звучали, как присяга, и не имело ни малейшего значения, что больше никто их не слышал.

Он вернулся на кухню, вытряхнул полную уже пепельницу, снова закурил, взял в руки чёрный пакет, осторожно, словно боясь повредить, выложил переплетённые и непереплетённые бумаги себе на колени.

Сидя у окна, Виталик долго перелистывал страницы с машинописным текстом, вчитывался в непонятную ему терминологию, формулы и математические расчёты, рассматривал заботливо вклеенные руками его отца графики, вычерченные чёрной тушью на выцветшей за годы миллиметровой бумаге.

К горлу предательски подкатывал комок. Виталик опустился на одно колено, прикоснулся губами к зелёному кожаному переплёту, встал и сложил всё обратно в пакет.

«Завтра я не пойду на агитацию», — подумал он, — «Пойду в воскресенье. А завтра я поеду в штаб и, как только придёт Маркин, вручу ему заявление о выходе из организации. А потом пойду в паспортный стол, узнавать, что нужно для оформления загранпаспорта. Но это всё будет завтра».

Часы тикали на левом запястье. Ночь с восемнадцатого на девятнадцатого неудержимо катилась к утру. Скоро выйдут на улицы дворники чистить снег, вслед за ними начнёт просыпаться, несмотря на выходной день, большой город…

Пора идти.

«Прости меня, мама, прости меня, папа…»

Виталик мысленно обратился к отцу, каким он его помнил.

На улице залаяла собака, ей ответили ещё несколько.

Он зло и тщательно зашнуровал ботинки, надел и застегнул куртку и, оставив дома мобильный телефон и взяв с собой только чёрный полиэтиленовый пакет, вышел в ночь.

Снегопад ослаб, но не прекращался. Погода не благоприятствовала исполнению задуманного, но Виталику было всё равно.

Он шёл дворами, срезая углы, переходя пустынные дороги, и если бы это не был район, где он провёл детство и юность, давно бы уже сбился, наверное, с пути. Но здесь он ориентировался даже с закрытыми глазами.

Где-то между домами слышны были пьяные голоса. Виталик сделал крюк и обошёл тот двор стороной. Он не боялся, но не хотел сейчас ни с кем сталкиваться даже случайно.

Он шёл, оставляя следы на свежем липком снегу, и новый снег, падавший с неба, заметал его след.

С того момента, как он вышел из подъезда, он шёл примерно полчаса, целеустремлённо, зная, куда идёт и зачем.

Он остановился на пустыре у металлического забора Кузьминского парка, где и днём-то было безлюдно, не то что около пяти часов утра.

Зловещая тишина царила кругом, когда Виталик встал на колени на свежевыпавший снег.

И когда первые капли светлой прозрачной маслянистой жидкости упали на слегка тронутые желтизной времени листы бумаги.

Как будто слёзы.

Может быть, на эти страницы падали в эту минуту и слёзы Виталика — но даже если это было так, автор предпочёл бы об этом умолчать.

Зажмурившись, заглотнув холодный влажный воздух и задержав дыхание, Виталик чиркнул зажигалкой.

Пламя разгоралось медленно и неохотно, даже гасло на ветру, словно давая ему последний шанс одуматься. Но он твёрдо сдавливал мягкие пластмассовые стенки бутыли побелевшими пальцами, и вот уже струйки горючей жидкости текли на страницы.

Костёр наконец разгорелся. Огонь неторопливо перелистывал страницу за страницей, оставляя от них серый пепел, на котором ещё можно было разобрать остатки печатного текста. Плотная кожаная обложка гореть не хотела, но это было и не нужно.

Виталик стоял очень близко, его лицо и ладони чувствовали жар пламени, а руки подобранной где-то рядом толстой и длинной веткой шевелили листы бумаги, давая им прогореть. Яркие оранжевые языки костра лизали зелень обложки, покрывавшуюся густой серо-чёрной копотью, плясали, отбрасывая причудливые тени на тающий от жара снег.

Когда огонь погас и от многолетнего труда Георгия Ивановича Нецветова остался только закопчённый, но сохранивший цвет зелёный переплёт, Виталик этой же веткой тщательно перемешал пепел со снегом. Теперь уже никто и никогда не сможет восстановить ни малейший фрагмент текста, ни одну диаграмму.

Несколько минут он смотрел на обложку, размышляя, что же делать с ней. Наконец он закопал её в снег и, отсчитав количество секций забора от приведшей его сюда тропинки, запомнил место.

Оглянувшись назад в последний раз, Виталик медленно двинулся в обратный путь. Только теперь он понял, насколько он устал. Он чувствовал полнейшую эмоциональную опустошённость и хотел сейчас лишь одного — добрести до дома, отключить телефон и, не раздеваясь, рухнуть на постель и только спать, зная, что то, за чем охотятся враги, им уже не достанется… Всё остальное — неважно, остальное потом.

Москва просыпалась постепенно, лишь ненамного снижая на выходные бурный темп суетливой жизни большого города. Было совершенно темно, рассвет ещё не брезжил, но на улицы и во дворы уже выходили дворники-среднеазиаты в оранжевых жилетах с широкими лопатами расчищать снег, которого не пожалело в эту ночь от своих щедрот мрачное московское небо.

С дороги уже доносился шум машин. На линию выходили первые автобусы и троллейбусы. Несмотря на столь ранний час, город, словно гигантский муравейник, уже торопился по своим делам.

Но во дворах московской окраины было ещё по-ночному пустынно, ранние прохожие, покинув свой подъезд, стремились скорее выйти на освещённую улицу.