Оранжевый парус для невесты - [16]

– Нет, вы должны есть витамины для укрепления организма. Как пищевую добавку.

– А рожать я смогу с такой сетчаткой? – неожиданно для себя спросила Ольга.

– Ах, деточка, – докторша вздохнула. – Вопрос неправильный. Надо спрашивать не с чем, а от кого. Вот главное.

– А от кого? – осмелела Ольга.

– Я бы так сказала – спать можно с кем хочется, а рожать – от породистых мужчин. Это вы и сами знаете, я думаю. Вы – от породистых. Такая милая.

Ольга покраснела.

– Когда мне снова прийти? – спросила Ольга, вставая.

– Через полгодика, – сказала докторша. – Но если за это время надумаете рожать, – она окинула взглядом тонкую талию Ольги, на которой кончался плотный белый свитерок, – предупредите доктора, что вам нужно делать кесарево. Иначе можете ослепнуть. До свидания.

Ольга вышла из клиники почти на ощупь. Расширенные зрачки позволяли уловить очертания машин, углы домов. Но не это удивляло ее сейчас, ей не впервые закапывали лекарство. Ее удивил собственный вопрос. С чего бы ей спрашивать? Именно сейчас, когда с Виталием все закончено? Да он-то – разве он породистый? Нет, от такого рожать скучно.

Она шла мимо Концертного зала имени Чайковского. С огромного плаката смотрел тот, кому поклонялась Наталья Михайловна Дорошина. Исполнитель романсов, от него тают зрелые и перезрелые дамы-фанатки. Они не называют его по фамилии, а только нежно – по имени. Сашенька.

Ольга сощурилась, пытаясь прочесть, когда концерт. Но это оказалось не по силам. Не важно, все они узнают великий день – по крепкому запаху духов Натальи Михайловны. По фиолетовым лилиям, завернутым в розовую бумагу с рюшечками, похожую на простынку для младенца. Она ставит букет в напольную вазу, и он ждет своего часа. Этот час наступает, Наталья Михайловна несет его к своей «восьмерке», кладет на заднее сиденье. Едет в концерт. А на утро после концерта у нее такое лицо, как будто минувшая ночь утомила ее любовью…

Ольга медленно шла дальше, ей казалось, она пробирается по глубокому ущелью, но оно не похоже на ущелье Самарья, о котором рассказывал Виталий в день знакомства. «Почему же? Разве здесь не гуляют рогатые кри-кри? – насмешливо спросила она себя. – Еще как гуляют, только не знают, что они кри-кри».

Слева – зубчатые скалы киосков, справа – те же дома, что и раньше, но первые этажи не узнать. Вот здесь она придержала шаг, когда-то покупала хлеб. А теперь им даже не пахнет. Кожей пахнет. Дорогой обувной магазин. В окно видно, что на обувь никто не дышит, она стоит бестревожно. Как нескоро эти туфли и ботинки кто-то выведет прогуляться. Открытая дверь впускала воздух улицы, словно обувь на всякий случай приучали к реальной жизни. Закаливают, как рассаду, которую из теплицы придется пересадить на грядку. Но, подумала Ольга, вряд ли это произойдет в ближайший сезон. Коллекцию отправят туда, где нет сезонов. Где вечное лето. Это лето называется «сток». А вот туда она не прочь прогуляться. И купить себе что-то приятное.

Дальше шли рестораны, они на том месте, где когда-то она покупала антрекоты и радовалась удаче. То было время нечаянных радостей, как называли конец прошлой жизни.

Арка, под нее много лет назад она входила, чтобы выпить кофе у однокурсницы, которая после окончания осталась в Москве и снимала комнату в коммуналке. В самой глубине двора. Дом стоит и сейчас, но, судя по пластиковым окнам, это давно не дом коммуналок. Самой подруги уже нет в Москве. Как многие однокурсники, сдавшись в неравной борьбе провинциалов и москвичей, уехала на родину. В Сибирь.

Что ж, а ей пока жить можно… Даже с глазами не катастрофа. Пока.

«Жить можно, только осторожно», – в ушах зазвенел заливистый смех детской подружки. Она повторяла эти слова за своей бабушкой. А та знала, что говорит. В давние времена собирала грузди в лесу, всякие, даже червивые, солила и выносила к поезду. Поезд стоял две минуты, он катил из Москвы на Дальний Восток. Когда ее спрашивали, как удается продать такие грибы, она хохотала и говорила: «Можно, только осторожно». Конечно, кто сорвет стоп-кран, выскочит и побежит за ней, чтобы вернуть деньги?

Но с какой стати она вспоминает то, что было сто лет назад? Причем бог знает где? С отцом-военным они покочевали всласть. Или через расширенные лекарством зрачки лезет наружу прошлое? Ольга поежилась. Лучше не надо.

Она вошла в вагон метро и почувствовала запах. Он будоражил ее… Не духи, не лосьон, не табак.

Она узнала этот запах.

Их с Юркой отцы служили в сибирском гарнизоне, а они летом играли на берегу реки. Начитавшись про охотников за растениями, построили вигвам из высокой травы. Они прятались в нем от жары, купались. Нагретая солнцем трава пахла еще сильнее и еще больше волновала, до сладости, до нестерпимой неги.

Потом они оба узнали, что строили вигвамы из конопли, настоянной на солнце. Но деревенские люди смотрели на это растение как на сырье для веревок и мешков. Стало быть, кто-то рядом ею благоухает?

Собрав остатки зрения, Ольга попыталась угадать. Возле дверей вагона стоял длиннолицый парень. На самом деле такое длинное лицо, или ей кажется? Длинный нос, рыженькая бородка, усы. На голове бандана. Свитер крупной вязки закрывает колени и доходит до середины икры. Нечто среднее между подрясником и свитером. А еще он похож на майку из верблюжьей шерсти, которую надевали водолазы под костюмы при погружении. Такое было у Юрки, хотя он говорил, что никогда не был водолазом.