Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - [19]

Лишившись возможности услышать голос Ларри, я, пожалуй, могла умереть на месте.

Куратор Торичелла, который всегда казался слегка удивленным, моргал малюсенькими глазами, явно раздраженный моим приходом.

– Мистер Торичелла? Я Керман, новенькая. Мне сказали, что нужно с вами поговорить… – замолчав, я сглотнула.

– Что-то случилось?

– Мне сказали, что я должна принести вам список телефонов… и у меня нет телефонного кода…

– Я не ваш куратор.

У меня сковало горло. Выдавливать из себя слезы не пришлось – они сами подступили к глазам.

– Мистер Торичелла, мне сказали, что вы можете разрешить мне позвонить жениху и сказать, что у меня все в порядке, – умоляюще произнесла я.

Он с секунду молча смотрел на меня, а затем проворчал:

– Заходите и дверь закройте. – Мое сердце забилось вдвое чаще. Он поднял трубку и передал ее мне. – Скажите мне номер, я наберу. Даю две минуты!

Пошли гудки. Я закрыла глаза, отчаянно желая, чтобы Ларри ответил на звонок. Лишившись возможности услышать его голос, я, пожалуй, могла умереть на месте.

– Алло?

– Ларри! Ларри, это я!!!

– Милая, ты в порядке? – В его голосе слышалось огромное облегчение.

Слезы потекли у меня по щекам, и я постаралась не потратить понапрасну свои две минуты и не напугать Ларри, совсем потеряв контроль над собой. Я шмыгнула носом.

– Да, все в порядке. У меня все нормально. Все хорошо. Я тебя люблю. Спасибо, что подвез меня сегодня.

– Милая, не сходи с ума. Ты точно в порядке или просто храбришься?

– Нет, все правда в порядке. Мистер Торичелла позволил тебе позвонить, но в следующий раз это удастся не скоро. Слушай, ты можешь навестить меня уже в эти выходные! Ты должен быть в списке.

– Милая! Я приеду в пятницу.

– И мама тоже может. Позвони ей, пожалуйста. И папе позвони, как только мы закончим говорить. Скажи им, что ты говорил со мной и что у меня все в порядке. Сама я пока не могу им позвонить. У меня еще нет возможности пользоваться телефоном. И не забудь поскорее переслать тот чек.

– Я уже его отправил. Милая, у тебя точно все в порядке? Все хорошо? Ты бы сказала мне, если бы это было не так?

– Все в порядке. Со мной в камере сидит одна женщина с юга Нью-Джерси, очень милая. Итальянка.

Мистер Торичелла прочистил горло.

– Милый, мне пора. У меня всего две минуты. Я тебя очень люблю и очень скучаю по тебе!

– Милая! Люблю тебя! Я беспокоюсь о тебе.

– Не беспокойся. Все хорошо, клянусь. Я люблю тебя, милый. Приезжай меня навестить. И позвони маме с папой!

Я избегала зрительного контакта, но женщины все равно время от времени ко мне обращались: «Ты новенькая?»

– Позвоню, как только положу трубку. Что мне еще сделать, милая?

– Я люблю тебя! Мне пора, дорогой!

– Я тоже тебя люблю!

– Приезжай в пятницу. И спасибо, что позвонишь родителям… Люблю тебя!

Я положила трубку. В глазах-бусинках мистера Торичеллы читалось сочувствие.

– Вы у нас впервые? – спросил он.

Поблагодарив его, я вышла в коридор и вытерла рукавом нос. Я чувствовала себя опустошенной, но многократно более счастливой. Взглянув на двери запретных спален, я внимательно изучила все информационные стенды, пестревшие непостижимым количеством сведений о событиях и правилах, которые я еще не понимала. Там были расписание стирки, календари встреч заключенных с разными работниками тюрьмы, разрешения на вязание и перечень фильмов, показываемых по выходным. В эти выходные показывали картину «Плохие парни – 2».

Я избегала зрительного контакта, но женщины все равно время от времени ко мне обращались: «Ты новенькая? Как ты, милая? Все в порядке?» Большинство из них были белыми. Впоследствии я еще не одну сотню раз увидела этот племенной ритуал. Как только появлялась новая заключенная, ее племя – белые, черные, латиноамериканки или немногочисленные «другие» – тут же узнавало об этом, помогало ей устроиться и освоиться в тюрьме. Если заключенная попадала в категорию «других» – коренных американок, азиаток, арабок, – ее приветствовал разношерстный комитет самых добрых и сердобольных женщин из доминантных племен.

Другие белые женщины принесли мне кусок мыла, настоящую зубную щетку и зубную пасту, шампунь, несколько марок и письменные принадлежности, быстрорастворимый кофе, сухие сливки, пластиковую кружку и, что, пожалуй, важнее всего, шлепанцы для душа, чтобы не подхватить грибок. Выяснилось, что все это нужно покупать в тюремном магазине. Нет денег на зубную пасту и мыло? Печально. В таком случае остается лишь надеяться, что кто-нибудь из других заключенных поделится с тобой. Я чуть не плакала, принимая предметы гигиены из рук других женщин, которые все как одна заверяли меня: «Керман, все будет хорошо».

Но теперь у меня в голове роились противоречивые мысли. Бывало ли мне хоть где-то столь же неуютно, как в тюрьме Данбери? Оказывалась ли я раньше в ситуации, где просто не знала, что сказать или какими могут оказаться последствия неправильного шага? Ближайший год маячил передо мной как Роковая гора, хотя в сравнении со сроками большинства окружающих меня женщин мои пятнадцать месяцев выглядели просто жалко, и сетовать я не имела права.

Понимая это, я все равно чувствовала себя обделенной. Рядом не было ни Ларри, ни друзей, ни близких – мне не с кем было поговорить и посмеяться, не на кого положиться. Каждый раз, когда очередная женщина без зубов давала мне кусок туалетного мыла, я сначала приходила в восторг, а затем проваливалась в пучину отчаяния, вспоминая, что потеряла. Оказывалась ли я прежде на поруках незнакомцев? И все же они были добры ко мне.