Оранжевый для савана - [7]

— Всякие там позы, затемнения и прочая дребедень, — пояснила она, — это совсем не то. Просто задираешь подбородок, слегка выгибаешь спину, расправляешь плечи, но я все время пытаюсь объяснить мистеру Уоссенеру, что танцы — это еще кое-что. Боже мой, такие шаги в быстром темпе, и потом вдруг понимаешь, что со стороны смотришься как комик в кино, ну, ты знаешь, что я имею ввиду. Если он считает, что это пойдет, ему достаточно найти пару больших и глухих кобыл, просто поставить их на сцену, на возвышение, скажем, под слабые прожекторы и медленно поворачивать.

Я кивнул головой. Мы выпили и помолчали. Я знал, что должен сказать что-нибудь о Фрэнке Деркине. Словно меня заставляли обсуждать преимущество притираний с человеком, страдающим неизлечимой кожной сыпью.

— Мне очень жаль, что Фрэнка надолго упекли, как я слышал, — промолвил я наконец.

Она вскочила и наградила меня взглядом, который был, наверное, у замученного Кастера, перед тем как его изрубили на куски[2].

— Черт побери, это же было несправедливо! Этот парень был тот еще умник, а Фрэнки и не должен был ему эти пятьдесят долларов. Когда он за ним погнался там, на стоянке, все что хотел Фрэнки, — напугать его. Но он прыгнул не в ту сторону, и Фрэнки на него налетел. Тревис, поверь мне, что они сделали, так это засудили его совсем за другое, когда он сам оказался в беде. А это ведь антиконституционно, правда? Правда ведь?

— Не знаю.

— У него просто нрав крутой. Прямо в зале суда пытался судью придушить. Поверь мне, он сам себе злейший враг. Но все равно, это совершенно несправедливо.

Что можно сказать ей в ответ на это? Забыть его? Она взовьется и в глотку вцепится. Она пыталась забыть его лишь в недолгие периоды, после их диких ссор. Чуки была просто чудесной женщиной, а Фрэнк Деркин ни черта не стоил. Кровь из нее сосал. Держал на крючке обещаниями жениться. Считал себя ловкачом, но в большинстве сделок умудрялся обхитрить самого себя. А потом кусал локти. Я бы сказал, ему грех жаловаться на судьбу, потому что его давным-давно должны были посадить за решетку или поджарить как убийцу, если бы он в ряде известных мне случаев достиг исполнения своих заветных желаний. Как-то раз я видел его в ярости. Бледно-голубые глаза побелели, как молоко, а плебейское лицо стало дряблым, как суфле. Издавая глухое рычание, он бросился на моего друга, пытаясь убить его. И убил бы, будь они вдвоем. А так как он не стоил того, чтобы ломать о него костяшки, то я взял багор, которым убиваю зубастую рыбу, и врезал ему по черепу. После трех ударов он все еще пытался доползти до горла Мака, но четвертый его утихомирил. Придя в себя, Фрэнки, похоже, с трудом фокусировал свой взгляд, как человек, переболевший тяжелой лихорадкой. И не испытывал ни малейшего душевного дискомфорта.

— Как он это переносит?

— По-настоящему тяжело, Трев. Все время повторяет мне, что не выдержит, что должен что-то сделать. — Она вздохнула. — Но какой у него может быть выход? Разве что... когда выйдет оттуда, то созреет для того, чтобы остепениться. Пойдем отсюда.

«Мисс Агнесс» быстро перенесла нас на большой остров, к «Открытому кругу», ресторану, разукрашенному ширпотребом техасских народных промыслов, охотничьими рогами, тавро для клеймения скота, лошадиной сбруей, свернутыми кольцом лассо и кнутами. Но кабинки там уютные и обитые мягкой тканью, освещение слабое, а бифштексы большие и сочные. Чуки заказала себе хорошую порцию «с кровью», так что я порадовался, что лампа светит так слабо. Еще немного денег из фонда спасения Артура я вложил в бутылку бургундского. Я видел Чуки за столом в различных компаниях. Но только со мной она могла вести себя естественно и есть деловито, увлеченно, с восхищенным молчанием батрака или подсобного рабочего, вгрызающегося, нечего не видя и не слыша, в поджаристый и прекрасно приготовленный кусок, чтобы в конце, откинувшись назад, отодвинуть пустую тарелку и одарить меня отсутствующей, мечтательной улыбкой, подавляя сильную отрыжку.

Выждав подходящий момент, я сказал:

— Сделаешь мне небольшое одолжение.

— Все что угодно, Трев, солнышко.

— Я хочу подбросить тебе одного гадкого утенка, который только что объявился. В ужасном, ужасном состоянии. Ну, для тебя это будет что-то типа «воспоминаний о добром старом времени».

— Кого?

— Артура Уилкинсона.

По-моему, до того, как она успела разозлиться, во взгляде ее мелькнула нежность. Чуки наклонилась ко мне через стол.

— Я тебе скажу, чем я никогда не была. Мусорным ведром. Местом, куда сбрасывают объедки.

— Не кипятись, Чуки. Кто у тебя в труппе самый наивный цыпленок?

— Что? Ну... Мэри Ло Кинг.

— Она помолвлена с кем-нибудь?

— Типа того. И что из этого?

— Теперь предположим... набросится на нее с воплями Рок Хадсон[3], все пушки палят. Что сделает Мэри Ло?

Чуки хихикнула.

— Боже ты мой, на спину повалится, как мертвая букашка.

— Я в невыгодном положении. Мне ведь так и неизвестно, какого статуса ты добилась в отношениях с Артуром. Как ты сама прекрасно знаешь, он об этом никогда не трепался. Могу только догадываться, что все осталось в довольно сыром состоянии.