Оранжерея - [46]

Это была его третья книга. В первой, несмот­ря на восторженный прием у островных крити­ков и пещерное отвращение московских, ему в силу разных причин не удалось выразить того, что он хотел, хотя иные страницы, с их несколь­ко оранжерейным, но прозрачным слогом, и по­ныне приятно трогали его, когда он между про­чим брал ее в руки. Марк работал над ней около пяти лет, причем первые четыре ушли на сбор материалов и переводы старинных рукописей, за­то его вторая книга (никакой не роман, как оши­бочно называли ее в печати, а скорее уж фило­софское исследование романа) была написана все­го за полгода (в Санта-Розе, на берегу океана) и вышла в свет в «Издательстве Штерна» — в акку­рат к его сорокалетию. В ней тоже было мно­го воздуха и синевы, и мягкой кленовой листвы, и заброшенных замков на викторианских холмах, но от него ждали совсем другого («Ах, Марк Сте­фанович, дорогой вы наш, ну зачем вы так..»), и от серых страниц журнальных рецензий (желтая промокшая бандероль с целой коллекцией криво наклеенных разноцветных марок), в общем доб­рожелательных, веяло холодком. Ее потом долго разбирали на части, так и сяк вертели и прила­живали их, чтобы доискаться до тайной пружины, методично прощупывали ее подкладку и швы, как таможенные чиновники в поисках контрабанды (а ведь это могла быть только ненавязчивая игра слов в каком-нибудь неприметном месте, эх вы, умники), ничего такого не находили и в конце концов оставили ее в покое. Полученной за нее кругленькой суммы, уже заботливо очищенной Штерном от скорлупы налогов, Марку хватило на целый год беспечной жизни в Париже. После двухлетней паузы, занятой главным образом пе­реводом на русский язык поэм Жана Молине (не опубликовано) и вихревым увлечением од­ной молодой особой с кафедры французской ли­тературы, он взялся за свою третью книгу, кото­рая теперь, придавленная камнем, как могила ле­гендарного героя, лежала у него на столе. Она шла непривычно туго, с долгими передышками и мучительными переделками от основания до верха, когда надо протягивать всю проводку за­ново и проверять напряжение на всех этажах, и все продолжала обстраиваться новыми и новыми нефами и переходами, и не была похожа ни на что, написанное им прежде. В исходе шестого года работы над ней, этой зимой, ему наконец пока­залось, что уже можно потихоньку снимать леса и начинать мыть окна. Последние месяцы были самыми трудными, но и самыми урожайными. Он дошел до того, что сочинял буквально непрерыв­но, стоя под душем, выбирая галстук, покупая га­зету, сидя в трамвае. При нем всегда был блокнот и карандаш, и нередко случалось, что во время делового разговора или дружеской беседы Марк вдруг замолкал и невозмутимо принимался за­писывать пришедшую ему в голову мысль Раз или два позабыв переложить этот блокнот из карма­на пиджака, он весь январь проходил в одном и том же черном костюме. Бывало, он проводил в своем кабинете по целым неделям, выходя толь­ко в уборную и на балкон, и при этом оставался свежим и бодрым, как после прогулки в Альпах. Его экономка Эльза, вздыхая, ставила поднос с обедом на низкий столик у кресла и тихо затво­ряла за собой дверь, чтобы, вернувшись через час, найти бульон и гуляш нетронутыми. Писатели — самый пропащий народ. И вот наконец...

Хотя о какой публикации теперь могла идти речь? «Редакция журнала „Телескоп" настоящим извещает своих подписчиков о том, что ввиду об­щего неопределенного политического и эконо­мического положения республики, не позволяю­щего принимать на себя твердых обязательств, а также крайнего недостатка бумаги, журнал „Теле­скоп" издаваться не будет». Постойте, как так не будет? А долгожданные юношеские стихи Тарле? А обещанная новая порция философских «Изыс­каний» Сумеркина, которые злые языки уже ок­рестили «Происками»? А продолженье детектив­ного романа, которое, как нас уверили в прошлом месяце на странице 99, «следует»? Неужели мы никогда не узнаем, кто на самом деле послал от­равленное письмо доктору Граббе? Вот нелепость: столько лет предаваться умозрительным упраж­нениям, терпеливо сводить воедино, в одну точ­ку, как свинцовые шарики в укромную лунку, все лучи воображения, знаний, писательских навы­ков и, уже водружая шпиль на башню, лишиться вдруг самой материальной возможности (он при­лег на диванчик и укрылся пледом — знобило) выпустить книгу в свет. Впрочем, на худой конец, еще оставались типографии Парижа и Лондона. Вообразим себе новейший биографический словарь: Нелединский... Нессельроде... фон Нефф... Нечаев... Нечай... Нечет.

Нечет Марк Стефанович (род. 1944, Запредельск, о. Гордый), писатель, поэт, переводчик, проф. истории, последний хранитель ректор­ских печатей и перстней. Происходит из рода Марка Нечета-Далматинца, основателя и перво­го ректора (князя) островного государства Малого Каскада.

Окончив курс правоведения, Н. в 1967 г. по­ступает на службу в департамент министерства юстиции, однако уже в следующем году, полу­чив наследство от матери, оставляет службу и целиком посвящает себя литературным заняти­ям. В 1967—1970 гг., известный до тех пор лишь в тесных университетских кружках, Н. выступа­ет в печати с блестящими статьями об искусстве Ренессанса и отечественной истории (в журн. «Sator Агеро»