Опыты - [9]
В Лондоне быть привидением - это супер. Ходишь, бродишь, плутаешь, теряешься. Исчезаешь в одном месте, вдруг обнаруживаешь себя совершенно в другом. Меня же послали в гости к другу отца, а тот целыми днями сидел в своем торгпредстве. Зато по вечерам старался все наверстать, фотографировал меня на фоне Тауэра, на фоне решетки Букингемского дворца, на мосту через Темзу - вместе с парламентом и Биг Беном. А я точно знала: меня на этих снимках не будет. Привидения не отражаются в зеркалах.
И развалины Парфенона в Британском музее - они ведь уже слишком развалины, они не собирают, не строят, а симметрично - разносят тебя на куски.
И эти покойные короли, королевы, принцы крови, преспокойно лежащие на своих саркофагах - все Вестминстерское аббатство в них, - не сами, конечно, лежат - их копии, мраморные или еще деревянные, но так наивно, так буквально раскрашенные! Ходишь, бьешься об углы никуда не девшихся веков. Об углы, об углы - до полной обугленности. Они есть, а ты - опять привидение. Знаешь, какая Елизавета Английская там настоящая? Профиль орлиный, а взгляд, даже из-под сомкнутых век, властный, истребляющий. И в симметричной капелле (неужели случайно?) Мария Стюарт, беломраморная, мудрая, овечья… Написавшая в семнадцать лет, в семнадцать:
"Car mon pis et mon mieux
Sont les plus deserts lieux".
(Ибо лучшее и худшее во мне - места, что всего пустынней).
И во мне, Алешенька, во мне тоже!
Я думаю, в подкорке в эти несколько дней что-то накапливалось, даже как будто бы воцарялось. Возникла тема незаконченности произведения. Интеллект-то в общем работал.
Слушай-слушай! Это важно. Незаконченный Тёрнер 20-х годов ровно тот же, что законченный 40-х. Значит, в 20-х он был еще просто не готов к откровению по имени импрессионизм. А незаконченный Дега? Его "Причесывание волос" (или "Причесывающая волосы"? - "Сombing hear") - огромное огненно-рыжее в полстены полотно! Потому что длинные волосы героини поджигают собой все вокруг. Уже Пикассо его счел бы сделанным абсолютно! Это гениальная картина. Вместе со мной возле нее буквально сходил с ума пожилой дяденька такого, знаешь, изысканно небрежного вида - явно художник. Он хватал себя за седую голову. Отходил, подходил. Замирал. Сжимал тонкими пальцами виски. Из соседнего зала за ним пришла очень стильная пожилая женщина, наверняка, жена. Но он только сдержанно помотал головой, а когда он снова ушла, его опять повело, он опять с этим рыжим пламенем наедине заметался, он снова не мог понять: как, ну, как это сделано?
Понимаешь? Все, что кажется незаконченным предыдущему веку (или даже десятилетию), размытые очертания, непрописанные мотивы, утопленные в вибрациях света сюжеты, и наш с тобой, Алешенька, сюжет тоже, я ведь к этому на самом деле клоню, только кажется незаконченным.
Просто нужна правильная дистанция. И еще, конечно, новая мифология. Да, я думаю, надо все время что-то в себе менять. Чтобы выжить. Культура-мультура выживает ведь именно этим.
Я сейчас поняла про мистику года! Если люди пробыли вместе целый год (пускай почти целый, неважно), значит, все у них уже было. Была зима. И поцелуи на зубодробильном морозе. А иначе, как бы они узнали, что сначала индевеют усы, потом челка, чуб, потом примерзают друг другу ресницы?.. А весна? Без конца и без края… В первую ночь ты сказал, что потом нам будет лучше и лучше. Я не поверила: лучше, куда уже? А ведь было. Лучше, лучше и лучше. Лучше некуда, Алешенька! Было! Мы ходили с тобой, как пьяные боги. Соразмерные только друг другу. И все вокруг трепетало, трепетом исходило вместе с нами: боги - мы эманировали! - и поэтому над твоим балконом вырастали все новые сосульки - целый месяц, логике, климату вопреки, а над моим - впервые в жизни ласточки стали лепить гнездо. И когда ты задремывал у компьютера, я варила тебе кофе и оно убегало, - я ведь стояла над ним, оно убегало потому, что это во мне было всего-всего через край. А каким настоящим - не в камне, не в городе, не на пикнике было у нас тобой лето. Целых десять дачных дней! Макс пустил нас к себе, не к себе, на дачу бывшего отчима, и, значит, с условием полной прополки двенадцати соток. Прополка не задалась. Но дача, которой не было у меня никогда, была! Нашей! За высоким забором. Все десять дней на замке: богам положено не стеснять своих вольных движений ничем. Зеленые кузнечики сидели на дорожках, после чего без всякого перелета раз - и оказывались травой. И лютики в мураве, подраненные, снесенные, умудренные газонокосилкой уже столькожды раз, расцветали сразу, в трех сантиметрах от земли. Стояли на коротенькой ножке, не зная, какие смешные, думали, что основательные. А мы им читали Барта - "Фрагменты речи влюбленного", с наобум открытой страницы. А голос петлял, голос смешивался с дыханием - слишком было это про нас. И про них это было тоже. Осы страстно хватали их лапками, приникали. И смешно заваливались вместе с ними на землю - стебелек-то в три сантиметра. И мы торжественно друг другу клялись, что нашим первым общим приобретением будет видеокамера. Нет, но сначала собака! -Такса. - Нет, сеттер! - Нет, такса! - Нет! Сеттер! - Такса - это и есть сеттер, выращенный под диваном. А лягушата - их сонмы, когда мы шли вдоль пруда! Всем разом им зачем-то надобилось через асфальтовую тропу. Переселение народов. Я вся на цыпочках. Вся там, внизу, в пальцах ног. Я знаю, по статистике им положено гибнуть - именно сонмами. Только пусть это будет не через меня! Семеню. Ты же в четыре прыжка - как будто, ну, через очень большую бездну. Поскальзываешься. "Убийца! Убил?". Ты уже на земле, тебе больно, растираешь ступню: "Янка, go home!" (самое страшное твое ругательство). Под ногой банановая кожура. А в глазах - твой собачий, мой любимый испуг: не обиделась? Знаешь, ты когда мне теперь снова снишься, - полгода снов вообще не было, никаких! - ты опять смотришь так.
Марина Вишневецкая – писатель, сценарист. Лауреат премии за лучшую повесть года им. И.П. Белкина, лауреат Большой премии Аполлона Григорьева; автор сценариев более чем тридцати анимационных (премия «Золотой орел») и документальных фильмов. Главная героиня романа «Вечная жизнь Лизы К.» переживает каждое прожитое мгновение так же полно, как Наташа Ростова. «Я потерялась – между странами, между детьми, между родителями… между любвями…» И только когда происходящее касается Лизиной семьи остро и разрушительно, к ней приходит осознание неповторимости времени и своей ответственности за жизни других людей, как близких, так и очень далеких.
Ее прозу называют жесткой, напряженной, яростной. Она умеет сделать внятным болезненный ритм сегодняшней жизни, вытянуть из гущи обыденности ключевые психологические проблемы. Ее излюбленные ситуации – ситуации крайностей – если любовь, то злосчастная мучительная, неизбывная («Архитектор запятая не мой»); если героем в молодости была совершена ошибка, то непоправимая, повлиявшая на всю его жизнь («Вышел месяц из тумана»). Это определяет и стиль автора, вызывающий самые разные толкования – от упреков в «словесной эквилибристике» до восторгов «гибкой, колдовской фразой».
Книга «Брысь, крокодил!» объединила несколько рассказов и повестей писательницы: «Опыты», за которые Вишневецкая получила премию Ивана Петровича Белкина и Большую премию имени Аполлона Григорьева, и ранее написанные рассказы, объединенные теперь под названием «До опытов». Каких только эпитетов не находили критики для прозы Вишневецкой: жесткая, напряженная, яростная, динамичная, экспрессивная, лирическая, надрывная, исповедальная, нервическая… Прозе этого автора подходят, пожалуй, все эти определения.
История эта случилась в те стародавние времена, когда люди и боги еще не могли жить друг без друга. Дочь славянского вождя Родовита, семилетняя Ягда, полюбила маленького пленника из степняков, прозванного Кащеем. Их детская, а потом и отроческая любовь не пришлась по нраву ни людям, ни их богам. А потому на долю влюбленных выпадают тяжкие испытания и невероятные приключения. Только бог о семи мечах Симаргл, только высеченный из искорки рыжий зверек Фефила помогают Кащею и Ягде… Но помощники эти не в силах уберечь безоглядно влюбленных детей ни от опрометчивых шагов, ни от тяжкого дара бессмертия.Роман известной писательницы Марины Вишневецкой, лауреата премии имени Аполлона Григорьева (2002 год).
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.