Опыты соединения слов посредством ритма - [2]

Шрифт
Интервал

Не растворяй в сырую ночь, Геката, ?

Среди пустынь, пустую жизнь влачу,

Как изваяния, слова сидят со мною

Желанней пиршества и тише голубей.

И выступает город многолюдный,

И рынок спит в объятьях тишины

Средь антикваров желчных говорю я:

"Пустынных форм томительно ищу". Смолкает песнь, Тристан рыдает В расщелине у драгоценных плит:

"О, для того-ль Изольды сердце

Лежало на моей груди,

Чтобы она, как Филомела,

Взлетела в капище любви,

Чтобы она прекрасной птицей

Кричала на ночных брегах ..." Пересекает голос лысый Из кельи над рекой пустой:

"Не вожделел красот я мира,

Мой кабинет был остеклен,

За ними книги в пасти черной,

За книгами ? сырая мгла.

Но все же я искал названий

И пустоту обогащал,

Наследник темный схимы темной,

Сухой и бледный, как монах.

С супругой нежной в жар вечерний

Я не спускался в сад любви..." Но, выступает столп в пустыне Шаги из келии ушли. И в переходах отдаленных, На разрисованных цветах, Пространство музыкой светилось, Как-будто солнцем озарилась Невидимой, но ощутимой речь:

"Когда из волн я восходила

На Итальянские поля ?

Но здесь нежданно я нашла

Остаток сына в прежнем зале.

Он красен был и молчалив,

Когда его я поднимала,

И ни кудрей, и ни чела,

Но все же крылышки дрожали". И появившись вдалеке, В плаще багровом, в ризе синей, Седые космы распустив, Она исчезла над пустыней. И смолкло все. Как лепка рук умелых, Тристан в расщелине лежит, Отшельник дремлет в келье книжной, Поэт кричит, окаменев. Зеленых крон все громче шелестенье. На улице у растопыренных громад Очнулся я. Проходит час весенний, Свершенный день раскрылся у ворот.

Май - сент. 1924

Одно неровное мгновенье Под ровным оком бытия Свершаю путь я по пустыне, Где искушает скорбь меня. В шатрах скользящих свет не гаснет, И от зари и до зари Венчаюсь скорбью, и прощаюсь, И вновь венчаюсь до зари. Как-будто скорбь владеет мною, Махнет платком ? и я у ног, И чувствую: за поцелуй единый Я первородством пренебрег.

Сент. 1924

Под чудотворным, нежным звоном Игральных слов стою опять. Полудремотное существованье ? Вот, что осталось от меня. Так сумасшедший собирает, Осколки, камешки, сучки, Переменясь, располагает И слушает остатки чувств. И каждый камешек напоминает Ему ? то тихий говор хат, То громкие палаты дожей, Быть может, первую любовь Средь петербургских улиц шумных Когда вдруг вымирал проспект, И он с подругой многогульной Который раз свой совершал пробег, Обеспокоен смутным страхом, Рассветом, детством и луной. Но снова ночь благоухает, Янтарным дымом полон Крым, Фонтаны бьют и музыка пылает, И нереиды легкие резвятся перед ним.

Октябрь 1924

Не тщись, художник, к совершенству, Поднять резец искривленной рукой, Но выточи его, покрой изящным златом И со статуей рядом положи. И магнитически притянутые взоры Тебя не проглядят в разубранном резце, А статуя под покрывалом темным В венце домов останется молчать. Но прилетят года, резец твой потускнеет, Проснется статуя и скинет темный плащ И, патетически перенимая плач, Заговорит, притягивая взоры.

Окт. 1924

О, сколько лет я превращался в эхо, В стоящий вихрь развалин теневых. Теперь я вырвался, свободный и скользящий, И на балкон взошел, где юность начинал. И снова стрелы улиц освещенных Марионетную толпу струили подо мной. И, мне казалось, в этот час отвесный Я символистом свесился во мглу, Седым и пережившим становленьем И оперяющим опять глаза свои, И одиночество при свете лампы ясной, Когда не ждешь восторженных друзей, Когда поклонницы стареющей оравой На креслах наступившее хулят. Нет, я другой. Живое начертанье Во мне растет, как зарево. Я миру показать обязан Вступление зари в еще живые ночи.

Декабрь 1924

Да, целый год я взвешивал Но не понять мне моего искусства. Уже в садах осенняя прохлада, И дети новые друзей вокруг, меня. Испытывал я тщетно книги В пергаментах суровых и новые Со свежей типографской краской. В одних ? наитие, в других же ? сочетанье, Расположение ? поэзией зовется. Иногда Больница для ума лишенных снится мне, Чаще сад и беззаботное чириканье, Равно невыносимы сны. Но забываюсь часто, попрежнему Безмысленно хватаю я бумагу ? И в хаосе заметное сгущенье, И быстрое движенье элементов, И образы под яростным лучом? На миг. И все опять исчезло. Хотел бы быть ученым, постепенно Он мысль мою доводит до конца. А нам одно блестящее мгновенье, И упражненье месяцы и годы, Как в освещенном плещущей луной Монастыре. Пастушья сумка, заячья капустка, Окно с решеткой, за решеткой свет Во тьме повис. И снова я пытаюсь Восстановить утраченную цепь, Звено в звено медлительно вдеваю. И кажется, что знал я все В растраченные юношества годы. Умолк на холмах колокольный звон Покойников хоронят ранним утром, Без отпеваний горестных и трудных, Как-будто их субстанции хранятся Из рода в род в телах живых. В своей библиотеке позлащенной Слежу за хороводами народов И между строк прочитываю книги, Халдейскою наукой увлечен. И тот же ворон черный на столе, Предвестник и водитель Аполлона. Но из домов трудолюбивый шум Рассеивает сумрак и тревогу. И новый быт слагается, Совсем другие песни Поются в сумерках в одноэтажных городах. Встают с зарей и с верой в первородство, Готовятся спокойно управлять До наступленья золотого века. И принужденье постепенно ниспадает, И в пеленах проснулося дитя, Кричит оно, старушку забавляя, И пляшет старая с толпою молодой.


Еще от автора Константин Константинович Вагинов
Козлиная песнь

«Константин Константинович Вагинов был один из самых умных, добрых и благородных людей, которых я встречал в своей жизни. И возможно, один из самых даровитых», – вспоминал Николай Чуковский.Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.Константин Вагинов (Вагенгейм) умер в возрасте 35 лет. После смерти писателя, в годы советской власти, его произведения не переиздавались.


Монастырь Господа нашего Аполлона

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Труды и дни Свистонова

«Константин Константинович Вагинов был один из самых умных, добрых и благородных людей, которых я встречал в своей жизни. И возможно, один из самых даровитых», – вспоминал Николай Чуковский.Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.Константин Вагинов (Вагенгейм) умер в возрасте 35 лет. После смерти писателя, в годы советской власти, его произведения не переиздавались.


Звукоподобия

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Звезда Вифлеема

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Гарпагониана

«Константин Константинович Вагинов был один из самых умных, добрых и благородных людей, которых я встречал в своей жизни. И возможно, один из самых даровитых», – вспоминал Николай Чуковский.Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.Константин Вагинов (Вагенгейм) умер в возрасте 35 лет. После смерти писателя, в годы советской власти, его произведения не переиздавались.