Опыты - [3]

Границы своей державы я определил по известному китайскому принципу: «Китай — это всякое место, где ступала нога нашего солдата.» Таким образом, в державу входили Питер, Новгород, Великие Луки и Мещёра с Рдейщиной. Львов с Евпаторией значились колониями, грозящими отпасть от метрополии за дальностью расстояния. С самого начала был злобно вычеркнут город Здолбунов — за нелояльность украинской милиции, сильно меня там побившей. Однажды.

Теперь же я направлялся к пивному ларьку у поста ГАИ — по своей популярности он мог претендовать в моей державе на роль Северной Пальмиры. Лица встречных подданных были сумрачны, и я мысленно установил ставку налогообложения на уровне нуля процентов, Конечно, приходная и расходная статьи бюджета оказывались при этом не сбалансированны, но надо было избегать социального взрыва, Тем более, что я надеялся в ближайшем будущем привлечь какие-нибудь инвестиции в свою экономику. Да и в казне оставалось ещё не менее ста рублей, даже с учётом того, что я собирался вскоре выпить пива.

Толстый усатый армянин с душераздирающе несчастным видом высунул мне в окошечко кружку жёлтого пива и четыре рубля. Интересно, почему в ларьках мелочь всегда мокрая и холодная? Словно её держат в холодильнике на мокрой ватке. Но не в этом суть. Суть в том, что я пил горькое пиво, попыхивая трубкой, и смаковал последний, наверное, по-настоящему жаркий день этого года.

Ларёк стоял на замечательном месте, у самого края жилого массива, на пересечении Калужского шоссе и МКАД. Здесь ещё город, а там, всего в трёх шагах — уже страна. Всё мне хотелось как-нибудь зябким утром под крики какого-нибудь первого коростеля осушить махом кружку пива и, дотягивая последний сантиметр до фильтра сигареты, серьёзно переглянуться с попутчиком, взвалить на плечи рюкзак. А потом, весомо ступая тяжёлыми ботинками, мы бы вышли на шоссе и уехали автостопом куда подальше. Лучше, конечно, с попутчицей, но это уже частности.

Всё равно, это ещё не сейчас. Сейчас меня ждут великие дела. Допивать последние глотки пива не хотелось — верный признак того, что выпито столько, сколько организм хотел. Но я добил-таки добрый напиток — несчастный армянин сокрушённо принял пустую кружку — и неспешно, вразвалочку направился домой. Как и положено, первая кружка пива действовала совершенно определённо: пробуждала светлую и размытую любовь ко всему человечеству. И вообще, ко всему. Шагалось мягче, дышалось глубже, и я думал о том, как разгребу дома свой застарелый свинарник и приведу всё в соответствие с гордым званием Диктаторской.

Первый сюрприз ожидал меня на кухне. В самый разгар ураганного наведения порядка, набивая мусором уже третье ведро, я выгреб из-под дивана кусочек сыра с недвусмысленными следами маленьких зубов. У меня — у меня! — завелись мыши! Этот первый звоночек я пропустил мимо ушей — так, принял к сведению, похоронив на дне сознания. К вечеру я навёл окончательную экибану, весь дом сиял чистотой, выяснилось даже, что линолеум на кухне вовсе не так протёрт, как то казалось: многие чёрные пятна с него просто отмылись, оказавшись на поверку вульгарной грязью. Лампа с отдраенным плафоном светила вдвое ярче и вообще, дышалось теперь гораздо свободнее. Посла в такой резиденции я, конечно, подождал бы ещё принимать, но консулов уже можно. Впервые за несколько месяцев я засыпал со спокойной душой.

Но радовался я рано. Уже наутро оппозиция заявила о себе разгрызенной коркой хлеба посреди кухни, да ещё и за стиральной машиной нагадить изволили. В предшествующие месяцы анархии мышиное инакомыслие скрадывалось общим бедламом, но теперь, в условия жёсткоё дисциплины диктатуры, мыши уже не могли скрыть своей подрывной деятельности.

Сначала я попытался было вписать оппозицию в политическую структуру общества и поставил у мойки поддончик от цветов, полный белых сухарей. Но мыши показали полную свою неспособность к цивилизованной политической жизни: ночами они дрались у кормушки, раскидывая сухарики, и срали в самых неожиданных местах, превратив мою жизнь в сущее мучение. Это никуда не годилось: просыпаешься поутру, раздумчиво облачаешься, одариваешь владения долгим испытующим взглядом, — на дворе, конечно, Осень Патриарха, — и неспешно шествуешь на кухню, а там на тебя глядит тощий розовый зад с вопросительным хвостом, торчащий из твоей кружки и чавкающий вчерашним спитым чаем.

Заигрывание с оппозицией поставило государство на грань анархии. Требовались решительные меры, и целый вечер я размышлял. Подумал было завести кота, но с порога отверг эту мысль: тайная полиция подавляет, конечно, инакомыслие, но лишь до некоторой степени, и используя притом такие методы, что дискредитирует защищаемый режим в глазах всего мирового сообщества. Тем более, что она, — особенно в лице кота, — отнюдь не склонна к безоговорочному подчинению, и вскоре становится неконтролируемой третьей силой, Для меня это было неприемлемо, так что я решил действовать самостоятельно и притом коварно. Я выдавил на блюдце облатку нозепама, добавил две таблетки веронала и, раскрошив всё это ложечкой, перемешал с мышиными сухарями. Я искренне надеялся, — наивный! — что все мыши попадают посреди кухни спящие.