Опыт словаря нового мышления - [90]

Для нас неважно, заимствовали ли критики утопии свои идеи у Сюдра и его эпигонов. Пережевывание идей, преисполненных ненависти, ложь в политике, обскурантизм сочетаются со стремлением выдать обветшавшие идеи за нечто новое. Удивляет скорее посредственность этих писаний. Обскурантизм побеждает.

Вы можете обвинить меня в нечестной игре: мол, это позиция особого рода; она носит анархистский характер. Но нужно ли напоминать, что в отличие от наших критиков с их прямолинейностью у анархистов двойственное отношение к утопии? Они разоблачают, отвергают ее, нападают на ее авторитаризм, догматизм, компромиссы с прогосударственной идеологией, но не для того, чтобы отбросить как падаль, а для того, чтобы тут же провозгласить необходимость спасения утопии как неотъемлемой части любого радикального общественного движения. Вместо того чтобы ссылаться на традицию, обратимся к критике тоталитаризма, а именно к критике, исходящей из стремления к свободе. Хотя ее усилия и направлены на то, чтобы оторвать тягу к свободе от иллюзорных представлений о «хорошем строе», она, однако, не делает из этого вывода ни о незыблемости общества эксплуатации и угнетения, ни о его законности. Из развенчания мифа о «хорошем строе» логически не вытекает необходимость отказа от построения общества, которое постоянно будет бороться против неравенства и господства одних людей над другими. Не нужно замыкать историю на непримиримых противоречиях; напротив, следует вернуть ей полную свободу неопределенности, открытости для «абсолютно Иного» состояния. Какие границы может ставить истории мысль, избравшая свободу? Такая мысль не только не отвергает утопию, она вновь и вновь описывает «место, которого нет», где могут свободно развиваться идея и дело утопии.

Ссылка на анархизм - это всего лишь уловка. Да и кто в наши дни не сторонник анархизма? Анархизм - это своего рода праздничный наряд, временно наброшенный на то, что еще не осмеливается назвать свое имя. Анархиствующий неолиберализм представляет собой неустойчивое, временное соединение, готовое распасться, распуститься в подходящий момент. Но чему оно готово уступить место? Новому элегантному либерализму с философской окраской и, разумеется, планетарного масштаба. Сегодня это уже произошло, соединение распалось, обман обнаружен. Б. А. Леви, опередив своих собратьев, писал: «Анархизм - это деспотизм, это Гулаг». Тем хуже для тех, кто отстал: из-за недостаточной проворности они стали тоталитаристами.

Каков же смысл этих выступлений? Они прежде всего продиктованы ненавистью, неизменной ненавистью, словоохотливой, злобной ненавистью к себе, к истории, к жизни. Это натиск, несущий смерть: Маркс умер, утопия умерла, анархизм стал трупом. Кто же выживет? Нет, это не мощное живительное очищение от прошлого, открывающее новые горизонты. Это больше походит на уборку квартиры, когда на виду у всех выбрасывают в окно свои иллюзии. Это горькое время подведения итогов перед тем, как обосноваться здесь всерьез и надолго, время, осененное крылом глупости. Такая позиция проникнута злопамятством,ее пафос - лишь оборотная сторона революционной серьезности и реакция на нее. Это - позиция зашедших в тупик интеллектуалов, уставших быть идеологами партии и превратившихся в пророков, чтобы надежнее уберечь привилегии мыслящей корпорации.

Но в ходе процесса над утопией не столько создаются предпосылки неолиберализма, сколько выражается ненависть к новому. Атакуя утопию, хотят предотвратить неизвестное, то, что проявилось в «непредусмотренных» событиях 1968 года. То, что разоблачает ложь институированного коммунизма и вместе с тем отвергает существующий порядок. Это новое движение, не имеющее ни названия, ни определенного центра, которое развертывается «здесь и сейчас» в разнообразных формах, едва различимых, едва намеченных, но постоянно возрождающихся. Это движение обладает притягательностью «места, которого нет».

Религия

Мария - Пия ди Белла

На протяжении тысячелетий религия разделяет или объединяет людей под всеми теми же знаменами распрей или надежды. Эта особенность свойственна даже индустриальным обществам, несмотря на ошеломляющий прогресс знаний, происходящий в наш век. И хотя отторжение неверующих или иноверцев не носит того систематического характера, как это было в эпоху крестовых походов, в период открытия и колонизации Америки или же во времена погромов, хотя при этом не используются приемы, которые применялись судами инквизиции, или же методы, к которым прибегали светские силы, как, например, нацисты при уничтожении евреев, однако то постоянство, с которым религиозное кредо проявляется в моральных и политических решениях современных обществ, может сначала показаться «иррациональным».

В тех обществах, где все более конкретизируется роль государства и где все более расширяется оказываемая им помощь в разных областях жизни, постоянство религиозного фактора, не ограничивающегося растворением в какой-то абстрактной секуляризованной религии, не оказывающей существенного воздействия на повседневную жизнь, принимает более специализированный и индивидуализированный характер, что вызывает обособление религий отдельных регионов, секторов, групп и семей. Действительно, можно сказать, что модернизация обществ, сопровождающаяся утратой традиционных форм жизни и рассеянием членов сообщества, приводит к двум весьма различным, но в то же время взаимосопряженным тенденциям: к радикализации религиозного наследия и расщеплению конгрегации верующих. В первом случае возникает фундаменталистская реакция, а во втором - распространение сект. Существенно способствовали как росту фундаментализма, так и развитию сектантских движений эмиграционные процессы с их трагедией разрыва с родиной и трудностями адаптации на новых местах; в глазах эмигрантов и одиноких людей религиозная община принимает эстафету их бывших коллективов и семей, давая им то чувство принадлежности к какой-то общности, которое им более не обеспечивают метрополии. Среди возникающих на этой основе сектантских движений поучителен пример пятидесятников: эти христианские группы протестантского направления оказались особенно привлекательными для мигрантов, благодаря распространившейся практике использования ими глоссолалии (многоязычия) взамен единого языка. Опыт такого объединения верующих как бы на основе «многоголосия», позволяющего обходить языковые барьеры, недавно был с энтузиазмом подхвачен и использован при богослужении некоторыми католиками. В результате за короткое время возникло несколько массовых течений, получивших название «харизматических», и официальная церковь вынуждена была принять их в свое лоно из боязни потерять их. А ведь глоссолалия была запрещена ею еще в 177 году - когда церковь отлучила Леонтана и его последователей.