Опыт словаря нового мышления - [135]
Ориентация на построение социализма в одной стране (появившаяся в работах Ленина с 1920 года) прямо связана со сталинским этатизмом.
Второй чертой сталинизма является постоянное стремление придать видимость революционной законности тем практическим мерам, которые Маркс, всего вероятнее, осудил бы. Обладая полной властью и действуя вопреки всякой идеологии, Сталин постоянно заботился о самооправдании, создавая всякого рода теории, которые он объявлял марксистскими. Таковы теории капиталистического окружения или растущей агрессивности врагов революции по мере ее успехов, которые оправдывали в глазах Сталина усиление власти и постоянное развитие репрессивной системы. И наконец, Сталин был продуктом политической культуры европейской окраины, которая колебалась между подражанием европейской модели и привязанностью к особенностям России. Если марксистская утопия, пронизывающая всю его деятельность, подталкивала его к подражанию западной модели, - его буквально преследовал призрак индустриализации и стремление догнать Европу, - то от славянофильской культуры он унаследовал крайнее недоверие к внешнему миру, к Западу, что толкало его к созданию барьеров вокруг своей страны, изоляции ее от Запада. Осажденная крепость, а затем укрепленный лагерь, построенный Сталиным в Европе в 1945 году, превосходно демонстрирует истоки сталинизма, главным из которых является ленинизм, что, впрочем, отражается в военном характере словаря, характеризующего революционное государство: цитадель и ее развитие - лагерь, Чрезмерно усердный последователь Ленина, Сталин был тем не менее творцом системы мышления и власти, которая была прежде всего продолжением ленинизма, хотя иногда и значительно отклонялась от него.
Михаил Гефтер
Сталинизм - одно из наиболее масштабных, страшных и загадочных явлений XX века. Не будет преувеличением сказать, что этот уходящий век, взятый в целом, не может быть понят и «передан» в наследство веку XXI, пока не будет раскрыта тайна сталинизма, раскрыта преодолением его. Само понятие предусматривает человека: Иосифа Джугашвили. Его биография - необходимая составляющая феномена, но исчерпывает ли его? Налицо два полюса в подходе. Один тяготеет к своего рода инфернальному графику (в тайне задуманное, выпестованное в подвалах одиночного сознания и расчетливо, коварно осуществляемое - шаг за шагом). Нельзя сказать, что такой взгляд - чистая блажь. Но он не дотягивает до объяснения хотя бы потому, что феномен включает в себя многие тысячи, а за ними и миллионы мертвых и живых людей - и не только в виде мишени, но и в качестве пьедестала и орудия безграничной власти над условиями жизнедеятельности человека. Поэтому остается открытым вопрос: кто же субъект сталинизма и был ли этот субъект одним и тем же от начала и до конца (если допустимо говорить о конце)?
Другой полюс, и опять-таки не лишенный оснований, переносит центр тяжести на обстоятельства, которые как бы сами шли в руки банальному мистификатору и злодею, раздвигая границы его власти, и уже обратным ходом возвращались к породившим явление обстоятельствам, не столько даже изменяя природу их, сколько умножая число оборванных человеческих судеб. В этом случае за пределами объяснения (или лишь на периферии их) остается загадка пассивности, тайна недостающего сопротивления. А оно - лишь отчасти следствие, в громадной же мере причина, порождающая сталинизм и входящая в самое ядро его. Это опять-таки проблема субъекта, добровольно уступающего свою роль «творца истории» и не только пассивно, но и активно участвующего в постреволюционной десуверенизации, в коллективном обесчеловечивании.
Конечно, такова вообще антропология новейшего тоталитаризма. Но феномен Сталина - не просто одна из его разновидностей. В определенном и, быть может, доминирующем отношении он первичен, и первичность эта в свою очередь не одноактна, а представляет собою процесс, в котором сочетаются неизживаемое прошлое России (в контексте Мира!) и непредуказанность, проистекающая из того же исторического источника.
Между названными двумя полюсами - множество версий и оттенков их. Дано ли свести их к чему-то единому? Если да, то это «единое» не ответ, а вопрос, столь же двузначный, как сам сталинизм. Мы спрашиваем себя: не будь Сталина, не появись он прихотями внутрипартийной борьбы на вершине иерархии, совершилось ли бы то, что неотъемлемо (в большей, меньшей или исключительной мере) от его имени? Любое предположение следует освободить от мифа борьбы за единовластие между Троцким и Сталиным. Я убежден, что Троцкий и не домогался единовластия, да и не мог бы его достичь, даже если б превратил в самоцель. К рубежу схватки наследников Ленина он уже был «лишним человеком». Итак, единственный претендент, чья заявка на власть в огромной степени питалась потаенной ненавистью к Ленину (главной тайной его наглухо замкнутого внутреннего мира), - исходный пункт. Случайность с возрастающей (crescendo!) самодетерминацией.
