Опыт путешествий - [42]

Было бы большой ошибкой не начать изучение с «Рек Франции», серии акварелей, которую Тернер нарисовал по просьбе нескольких граверов. Рисунки должны были стать книжными иллюстрациями — подобный бизнес в то время был крайне привлекательным. Он проиллюстрировал «Чайльд-Гарольда», эпическую поэму, которая сделала ее автора, Байрона, знаменитым чуть ли не за один день. Тернер принадлежал к новой волне радикальных романтиков — но не думайте, что это были какие-нибудь протохиппи. Это были любители готических романов, наполненных ужасами, безбожные революционеры-республиканцы, которые, кстати стали первыми звездами-знаменитостями в современном смысле слова. Байрон и Тернер были двумя столбами, на которых покоился культурный вигвам моего отца. В сущности, в их творчестве проявился первый намек на наш современный мир. В годы своей жизни Тернер был известен и уважаем как акварелист, а не художник маслом. Английская школа акварели прожила яркую, но недолгую жизнь в XIX веке, прежде чем выродиться в любительскую терапию для пенсионеров. Тернер же работал в то время, когда это искусство переживало свой чудесный апофеоз. Его прикосновения к бумаге говорят мне о чистейшем и безусловном проявлении невиданного прежде гения. Они деликатны, нежны, но при этом и созданы уверенной рукой. Следы краски на бумаге тонки, как если бы вы красили забор небольшим птичьим пером.

Он обладал фантастическим знанием техники и на многие годы опередил всех своих современников, предшественников и последователей. Тернер специально затачивал один из своих ногтей, чтобы царапать и скоблить бумагу. Лучше всего изучать его акварели вблизи, без защитного стекла. Мощь, блеск и близость к шедевру доводят до головокружения и заставляют глаза мерцать новым светом. Иногда зрители подолгу задерживают дыхание, теряют ощущение своих конечностей, а то и тихонько плачут, сами того не замечая. Учитель Тернера, Джон Раскин, говорил о том, что у того глаза настоящего разведчика. Он умел видеть вещи одновременно вдохновенно-лирическим и интеллектуальным образом. А кроме того, он обладал врожденной эстетической ловкостью, прекрасной рукой, не следовавшей за разумом, — на протяжении любого столетия во всем мире вряд ли найдется больше десятка таких людей, вне зависимости от рода деятельности.

Тернер рисовал постоянно. Он беспрестанно и неутомимо делал наброски и исследовал окружающее пространство — будь то топографические или архитектурные формы, которые он зарисовывал на будущее, или каракули, нарисованные от скуки на званых обедах. Переворачивая страницы его небольших самодельных блокнотов для эскизов, вы оказываетесь в невероятной близости от чувств и мыслей художника из другой эпохи — и тут вы замечаете запах. О, этот прекрасный сладкий, пряный и усыпляющий запах старой бумаги! Следы вина, отпечатки пальца и крошечные заметки. Тернер хранил и упорядочивал все свои блокноты. Они были крайне важны для него — ведь это было отражением потока его сознания, средством терапии и картотекой вкупе с дневником. Зачастую он рисовал, даже не глядя на бумагу — и прекрасные линии, легкие и скользящие, и жилистые четкие контуры. Акварели на страницах его блокнотов могли поймать и закат солнца, и плывущие облака. Они сохраняли в его памяти и поля, и деревья, и горы. Он заполнял целые тетради изображениями колоколен или одних только коров.

Тернер был заядлым путешественником, и не только английским, но и панъевропейским художником. Палитра цветов в его альбомах экономна, грубовата и мрачна. Казалось, что он испытывал особое пристрастие к красному цвету. В каждой его работе можно заметить брызги и мазки, своего рода азбуку Морзе, цепляющие наше внимание и согревающие наши глаза — и в полете малиновки в зимнем оперенье, и в едва заметных каплях крови.

Я беседовал обо всем этом с Иэном Уоррелом, и вдруг он упомянул, что в галерее хранится посмертная маска Тернера, «Не желаете ли ее увидеть?» — спросил он. Затем он бережно достал ее из коробки, завернутую в ткань, подобную дорогостоящей шляпке, которую берегут для скачек в Эскоте. Я смотрел на угловатое впалое лицо, старые беспокойные глаза, полые и наконец-то закрывшиеся, на поджатый беззубый рот, и вдруг произошла странная, почти готическая и мистическая вещь — маска превратилась в лицо моего отца. После смерти моего отца я постоянно думал о нем и вспоминал наши разговоры, но сейчас мне показалось, что я гляжу в его умирающее лицо — и это было для меня шоком, хотя и не очень печальным.

Тернер родился в 1775 году в Ковент-Гардене, где его отец работал цирюльником. Настоящий кокни, Тернер говорил с сильным лондонским акцентом всю свою жизнь. Его мать была душевнобольной и частенько проводила время в психушках. Отец побудил его рисовать, отправлял его к учителям рисования, а когда мальчик начал показывать успехи в акварели и гравировке, отец оставил свое парикмахерское дело и начал управлять студией своего сына, занимаясь административными делами. Получилась своего рода компания «Тернер и сын». Для Тернера всегда был важен высокий класс в работе. Искусство было для него семейным бизнесом, объектом торговли, и он занялся этим делом со всей решительностью, честолюбием и гордостью своего рабочего класса. Нужно понимать, что значило его завещание в тех условиях. Он никогда не мог бы получить рыцарский титул или теплое место при дворе. Тернер просто не вписывался в систему — ни тогда, ни сейчас.