Опыт физической метафизики - [51]

Обратите внимание, какой характер носит наша классовая критика, скажем, так называемой буржуазной идеологии. Она строится на предположении, что действительно существуют люди, которые классово заинтересованы в том смысле, что они, будучи представителями буржуазии, защищают ее интересы, и полагает, что социальный исторический мир, в том числе социальная детерминация, складывается из возможности человеком до конца осознать свое положение и руководствоваться своим интересом. Но это предполагает полное нарушение всей Марксовой процедуры, а в действительности Марксова процедура требовала выявления системы неявных зависимостей. Она не поэтому была сложной, что относилась к известному факту о том, что в мире существуют заинтересованные люди, что человек может защищать свой кошелек. Неужели нужно было строить такую громоздкую теорию для объяснения простой известной истины? И явно она не для этого строилась. Более того, когда мы руководствуемся единицей рационального действия, мы разрушаем любую возможность понимания социально-исторических процессов. <...> изнутри рациональное действие добавлением в него технологической детерминации, присоединяем, например, явления техники, а явления техники, в свою очередь, есть продукт деятельности и замысла людей. Вместо того, например, чтобы говорить о том, что короли определяют историю, мы начинаем говорить, что классы определяют историю в том смысле, что есть совокупность «бандитов», которые объединены своим осознанным классовым интересом, и они творят всякие дела. Или вводится географическая детерминация, то есть мы пытаемся от произвольности единицы избавиться путем более и более детального ее уточнения, еще дальнейшего подразделения. Так вот то, о чем я говорю, существует в измерении, где — тела, моллюски отсчета и относительно них формулируются законы. Под законом законов (не каким-нибудь общим историческим законом, скажем, их может быть два, три, четыре, но все они имеют черты закона) я понимаю фактически систему отсчета так, как она может определяться в социально-историческом мышлении.

Система отсчета, определяемая социально-историческим мышлением есть телесная система отсчета, или (воспользуемся снова образом Эйнштейна) - это моллюски отсчета. И я хочу добавить, что он выбирал этот термин, не только чтобы указать на телесность системы отсчета (она телесна, потому что пространство и время в эйнштейновской теории являются физическими; геометрия, хроногеометрия в теории относительности физична). Кроме того, чтобы указать на телесность, а не только на идеальность системы отсчета, Эйнштейн, выбирая образ моллюсков, имел в виду еще оттенок, что это существа, организмы. А я говорил об обществе, что сеть, сгущения сети, узлы сети состоят из организмов. Помните, я говорил о ткани, о мускульности социальной жизни? Это некоторые органические образования. Их жизнь вполне телесна, если мы научимся так думать и смотреть, потому что они, конечно, не телесны в обычном эмпирическом смысле слова: их нельзя пощупать, так же как хроногеометрию теории относительности нельзя наглядно увидеть, пощупать и потрогать, приписать ей свойства тяжести в нашем предметном смысле, и так далее. Так, говоря о моллюсках, он имел в виду, что у них нет единообразно, равномерно заданного течения времени. Обратите внимание на содержащийся здесь отказ от возможности одновременности по отношению ко всем системам отсчета. Значит, не может быть задан или меняется ход времени и меняется конфигурация, то есть они пространственно как бы расползаются, вбирают в себя или выбрасывают снова щупальца, и так далее. И, как вы замечаете, эта образность у меня уже фигурировала в самом начале (я говорил об испытующих многообразиях — они как бы ощупывают мир, вытягивая и вбирая щупальца). Так вот, когда я говорил об этом образе, я не помнил определения Эйнштейна, а сейчас оно у меня всплыло, и в этом смысле фактом ненамеренности эта метафора, может быть, подтверждает саму возможность так мыслить. В отличие от произвольных единиц рационального действия, в анализе социально-исторической действительности следует выделять естественные меры и естественные единицы. В своих постулатах я Формулировал условия включения человеческих существ в то, что я назвал многообразиями. Эти включения есть одновременно единицы нашего анализа, или мерность, меры объекта, то есть социальной исторической жизни, которую мы анализируем. И мы явно видим, что единицы, или меры, многообразий таковы, что они не предданы определением многообразию, а складываются вместе со складыванием многообразия (вспомните то, что я говорил о непрерывно складывающейся и непрерывно меняющейся конфигурации). Мы имеем дело с такими многообразиями, меры которых этим многообразиям не предданы определением, а как бы эти многообразия сами порождают свои размерности, или меры, которыми они же и измеряются. Эти мероизмерения и входят в формулировку исторических законов, если нам удалось их сформулировать.

Эти меры, я сказал, есть способы и условия включения действия, субъектов и так далее в многообразия; они естественны, но они - и случай безразмерных, то есть неопределенных по размерности мер: заранее ни размер многобразия не определен, ни сама мерность включения в многообразия. Я хочу это привести к мысли, что естественные меры инвариантны относительно различий предметных языков и не зависят от них. Это очень важная вещь, и именно потому, что она важная, ее очень трудно пояснить. Она фактически содержит в себе утверждение того, что с историческими законами мы находимся в сфере соответствий (не причинных связей, а гармонических соответствий) почти что в символическом смысле (то есть в символической теории литературы и в поэзии имевшемся) - в смысле