Опыт физической метафизики - [47]

Лекция 8

Я несколькими словами напомню то, что говорил о законе общих исторических законов, или о законе законов, то есть о тех свойствах и характеристиках, которые относятся ко всем конкретным и общим историческим законам. Попытаемся наглядно представить, что в непрерывном процессе жизни, в который мы включены, не зная ни его начала, ни конца, не зная ни круговорота вещей, ни самих себя, плетется непрерывная сеть законов, некая сеть, ткань опыта. Мы можем даже представить, что есть какая-то воображаемая точка, в которой, или из которой, с разных точек пространства или явлений, реальных эмпирических человеческих состояний что-то собирается. Это такая как бы некоторая воображаемая математическая точка, выделяемая вне плоскости, на которой, или через которую подряд, независимо от линейных, горизонтальных зависимостей, или — на нашем языке — эмпирических предметных зависимостей и эмпирических предметных состояний, можно выбирать, или собирать, точки. При этом «собирании» в закон, который устанавливается в сети и ткани нашего опыта, или как сеть и ткань нашего опыта, реальные эмпирические различия, соседство и близость точек, линии и траектории между ними, могут считаться несущественными. Собирание точек происходит через некоторое движение, через то, что я называю «ряд рядов».

Я пользуюсь довольно абстрактным пониманием, но вынужден на него ссылаться как на известное нам, потому что не могу сейчас его распаковывать. Фактически то, что я называю сетью, или тканью опыта, сетью законов, уточняет то, что я говорил об определенности или неопределенности мира. И фактически в том, что я говорю, лежит одна посылка, отличная от посылки классического естествознания и вообще от классической культуры мысли. А именно: наш разговор о законах строится в предположении отсутствия готового мира, мира, который был бы уже готов До рассматриваемого нами исторического действия, который был бы охвачен законами и к которому мы, совершая исторические Действия, относились бы как к спектаклю или пытались в него включиться. Есть внутренняя фундаментальная посылка, которая состоит в том, что мы имеем дело с такими законами исторического Действия, которые складываются, или откладываются, входе само-

го исторического действия. Фактически мы утверждаем, что мир до рассматриваемого нами исторического действия не определен уникально. Представьте себе разумное существо и что я внешним наблюдением воздействующего стимула пытаюсь уникально определить (то есть единственным образом описать возникающую последовательность событий) ответную реакцию такого живого испытуемого существа. Оказывается, я не могу этого сделать, а должен обратиться к той собственной работе этого существа, которая будет проделана в подвешенном зазоре длящегося опыта, в котором происходит социальная, психическая проработка, и я должен эти обстоятельства учесть. Но это означает, что я считаю, что мир доопределился внесенными в него артефактами и сетью, тканью опыта, которую мы называем законами.

В таком различении (я хочу это напомнить) имплицировано и другое различение - различение между видимым изнутри и видимым наблюдателю, то есть понятие закона требует от нас сформулировать некоторое представление относительно того во-первых, что способен видеть и что видит сам агент исторического действия, и во-вторых, каковы свойства некоторого наблюдателя по отношению и к миру, и к действующему в нем историческому агенту. Если мы внутри исторического действия (и это очень важно), внутри такого действия, которое называется рациональным, или целесообразным, то есть если мы соотнесены с какими-то нормами, целями, регулятивными правилами или способами достижения цели, для нас мир определен. Мы уже мыслим в терминах нашего макроопыта (а всякий эмпирический опыт есть макроопыт), в котором мельчайшие движения, которые происходят в устанавливающемся, или длящемся, опыте, исчезают. Скажем, происходящее у ребенка фантазмирование само как процесс исчезает в тех предметных номинациях, посредством которых ребенок как ставшее человеческое существо ориентируется в готовом предметном мире. Я выражаюсь, употребляя физическую метафору: они [(эти движения, которые происходят в длящемся опыте)] как бы коллапсированы в нашем отношении к миру, то есть в нашем отношении к миру они не выступают, они скрыты, коллапсированы, а выступает ориентация на какие-то цели, знание каких-то норм, правил достижения цели.

Тем самым мы должны иначе задавать позицию наблюдателя. Наблюдатель как раз видит, с одной стороны, недоопределенность мира до исторического действия и, с другой стороны, должен увидеть или выявить то, что ускользает от самого субъекта исторического действия, который, вращаясь в мире предметных номинаций, пробегает, например, траекторию идеологического сознания, то есть сознания явно иллюзорного по отношению к действительным мотивам действия, но сознания, которое, в свою очередь, является реальным элементом общественной жизни.

Под идеологическим сознанием мы понимаем такое сознание, к которому неприменимы различения истины и лжи. Известна устойчивость всех идеологических образований, которая превращает их, если только можно так выразиться, в прагмемы социальной жизни, которые функционируют вопреки тому, что логическая, или рациональная, критика может показать иррациональный элемент, или иррациональную природу, идеологических образований, или прагмем. <...> Прагмемы социальной жизни продолжают функционировать в совершенно неуничтожаемом и неразложимом виде рядом с имеющимся рациональным знанием, которое показывает, что эти прагмемы иррациональны, или иллюзорны. Это то, что Маркс называл желтыми или жареными логарифмами. «Желтый логарифм» — абсурдный термин, абсурдное сочетание, но таких абсурдных сочетаний, то есть таких абсурдных, невозможных предметов, очень много в нашей социальной жизни. И никакая рациональная критика их не устраняет, они продолжают быть инструментами или частью механизма социального процесса, который реализируется иногда ровно в той степени, в какой велика степень «превращенности» реальных отношений в тех фикциях, которые становятся ориентирами для человека, снимая приведшие к ним связи и зависимости. Скажем, представление о том, что товар имеет стоимость, как показывал анализ Маркса, есть как раз такая прагмема, которая позволяет реальным законам функционировать, осуществляясь через те иллюзорные встройки, которыми являются прагмемы в человеческом сознании. Мы реально фетишизируем вещи, приписываем им свойства и продолжаем так делать даже тогда, когда есть теория. Одним из таких хитрых, Умных ходов Марксовой мысли и было понимание места и роли иллюзий, или иллюзорных представлений, или превращенных представлений, в социальном процессе. Так что точка зрения изнутри действующего агента исторического процесса и точка зрения наблюдателя отличаются уже тем, что внутри мы видим не только в терминах норм, объектов наших стремлений, объектов наших целеполаганий, но еще и в превращенных формах (превращенные формы часто являются мотором нашей деятельности), а в зрении наблюдателя должен существовать знак, указывающий на то, что до исторического действия мир был недоопределен, и, следовательно, в анализе исторического действия он должен искать такие вещи и такие связи и сцепления, которые ускользают от сообщаемого наблюдателю сознания агента исторического действия. Исторические исследования, социальные исследования есть такое поле сообщения, в котором мы замкнуты внутри того, что сообщает нам исследуемый нами объект о своих же собственных причинах. Мы стоим в «понимательной» связи с субъектом исторического действия. И в какой-то степени мера научности выводов, к которым приходит наблюдатель, зависит от разрыва этой «понимательной» связи. Мы не можем просто так принимать на веру то, что сообщает сам агент исторического действия, социального действия, и то, что нас «понимательно» объединяете ним. Вопреки внешней «понимательной» связи, которая вместе с наглядными, или предметными, связями является экраном нашего мышления, пробивая этот экран, мы должны разлагать не только наглядные натуральные связи взаимодействий, в которых имеет место то, что я назвал предметными номинациями, мы должны разорвать и эту «понимательную» связь, реконструировать то, что, будучи в самом же субъекте исторического действия, не поддается, во-первых, его произвольному изменению посредством действия, не поддается произвольному конструированию и, во-вторых, не присутствует во внешнем наслоившемся, или надстроившемся, отношении к миру. Короче говоря, все феномены, или явления, включающие в себя элемент сознания, — а таковы исторические и социальные явления - характеризуются феноменом надстраивания, когда одни слои опыта, испытания надстраиваются с неумолимой для нас скоростью над другими. Если воспользоваться геометрической метафорой, в каждый данный момент мы свойства сферы или, скажем, цилиндра и закрученных на нем линий как бы проецируем в виде свойств плоскости. А вы знаете, к каким искажениям приводит такая трансформация, или преобразование, или перенос, или проекция, свойств цилиндра на свойства плоскости. Представьте себе под видом такой плоскости наше предметное отношение к миру, то есть что мы, находясь в историческом действии, фиксируем цели, способы достижении цели, относимся к нормам и так далее.