Опылители Эдема - [4]

— Приятно слышать от математика подобные речи о поэзии.

— Я имел в виду не саму профессию. Мне жаль, что у вас такой узкий выбор парней. Вероятно, вы кончите с каким-нибудь гладковолосым дружком-бардом, который будет оставлять вас одну на лугу, отправляясь декламировать вирши такому же, как сам, худосочному лютику.

— Гражданин, вы атавистичны, — упрекнула она и, понизив голос на целую октаву, сказала: — Но мне симпатичны примитивные эмоции. Моя специальность — романтическая поэзия восемнадцатого века… Известно ли вам, что до Великого Голода существовал культ оплодотворителей, называвшихся «любовниками», и что одним из величайших из них был поэт лорд Байрон?

— Я познакомлюсь с ним поближе.

— Смотрите, чтобы ваша матушка не застала вас за чтением этого поэта.

— Это ей не удастся. Она погибла, случайно выпав из окна.

— О, простите меня. Я счастливее. У меня приемные родители, но оба живы и безумно меня любят. Родные погибли при аварии ракеты… Однако вы удивили меня, сказав, что так мало знаете о моей категории. Один из ваших великих математиков, М-5, если я правильно запомнила, писал стихи, к которым лично я никогда не питала интереса, но интеллигенция, кажется, их читает. Может быть, вы слышали о Фэрвезере I, человеке, который сконструировал Папу?[1]

— Гражданка, вы хотите убедить меня в том, что Фэрвезер I занимался этой… писал стихи? — Он смотрел на нее с неподдельным изумлением.

— Не стоит так удивляться, Халдейн. В конце концов трата времени на песенки — это не праздное времяпрепровождение с девицей.

Эти слова его шокировали, даже ужаснули, но и приятно поразили. Он не был уверен, что правильно понял смысл, вложенный ею в слово «девица», но он умел интерполировать и понял, что впервые в жизни слышит остроумное замечание от женщины. И более того, он первый раз в жизни слушал женщину-профессионалку не из числа общественниц дома развлечений, так приятно искрящуюся остроумием, да еще и с таким хорошеньким фасадом.

Халдейн не сомневался, что корень квадратный из минус единицы в этой девушке есть.

— Мне ли не изумляться, — сказал он, пряча свое мимолетное смущение за более глубокой сконфуженностью, — моя область — математика Фэрвезера. Я изучал работы этого человека еще в старших классах средней школы. Сегодня я приехал сюда, чтобы взглянуть на модель лазерной установки, которую он изобрел, в том музее напротив через дорогу. Я знаю, что у него был самый изобретательный из когда-либо существовавших умов, я, конечно, не имею в виду ни вас, ни себя, но ни один из моих профессоров, ни один учитель, ни один собрат-студент, ни даже мой отец никогда и словом не обмолвились о том, что он написал хотя бы одну поэтическую строку. До самого последнего мгновения я и не подозревал, что являюсь самым никудышным в мире знатоком Фэрвезера I, так что вам придется простить меня, если я выгляжу не вполне в своей тарелке.

— Я уверена, что ни один из них не пытался держать это от вас в секрете, — сказала она. — Видимо, ни один из ваших профессоров и сам этого не знал. Но, возможно, им было стыдно за эти стихи, и в данном случае они имели право стыдиться.

— Почему?

— Я рада, что этот ваш человек преуспел в математике, и я знаю, что он был очень силен в теологии, но, по моему мнению, как поэт он не состоялся.

— Хиликс, вы — умная девушка. Я и не думаю затевать с вами диспут по поводу ваших знаний в вашей области, но должен сказать, за что бы ни взялся этот человек, у него все получалось превосходно. Я могу спутать анапест с анакрусой, но если он писал стихи, они должны быть хорошими.

— Доказательство значимости массы следует искать на протонном уровне, — сказала она. — У меня фотографическая память, но единственное из написанного им, что я могу прочитать наизусть, помню со слов очень глубокого старца, который читал мне эти строки, когда я была малюсенькой девочкой, причем декламировал он их не как достойную внимания поэзию, а как диковинную редкость.

— Прочитайте мне их, — заинтересовался он вдруг.

— Название немногим короче самих стихов, — сказала она. — Он назвал это «Откровения с наивысшего места, с исправлениями». Вот эти стихи:

На дыбе времени тебе не снесть мученья,

Любовь, убью тебя, тем дав благословенье.

Ты стала старой слишком молодой.

Речами изнурен, язык умолкнул твой.

Призвав на помощь мощь людских приличий,

Болиголова яд в твою мешаю пищу.

Он говорил нам, не внушив сомненья,

Что Он есть тот, кто жаждет пораженья,

Что параллели встретятся в стремленьи,

И я злой лик любви оплачу в сожаленьи.

С презрительным неодобрением она сказала:

— Ему до безумия нравились эти глупые маленькие парадоксы, вроде дыбы времени и благословения убийством. Это же нонсенс в чистом виде.

Халдейн на мгновение задумался.

— Это похоже на перефразирование Нагорной проповеди, видоизмененной согласно общей теории относительности Эйнштейна. «Он есть тот, кто жаждет пораженья» — просто иной способ сказать «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Этим объясняется и название. «Наивысшее место» — это гора, но откровения «исправлены» Эйнштейном.

Она посмотрела на него с восхищенным удивлением: