Опустошенные сады (сборник) - [21]
— Доложите, пожалуйста.
Горничная, шурша накрахмаленной нижнею юбкой, ныряет за толстую портьеру, скрывающую дверь в кабинет многоученой Елены Семеновны.
Рогнеда в ожидании разглядывает висящие по стене в потемнелых рамах фотографические снимки каких-то памятников, каких-то статуй и останавливается против большого календаря.
Четырнадцатое число.
«А завтра я, может быть, умру», — спокойно думает Рогнеда.
Портьера раздвигается, появляется Тихий Ужас, а за нею нарумяненная горничная, с чувством собственного превосходства взглядывающая на Рогнеду, покидая приемную.
— А, здравствуйте! — угрюмо здоровается с Рогнедой Тихий Ужас. — Как поживаете? Больны?.. Будьте добры…
Она указывает Рогнеде на кресло, та послушно садится, мнет в руках носовой платок, неизвестно для чего вынутый из кармана, и глухо говорит, избегая недружелюбного взгляда веснушчатой девы.
— Я, Елена Семеновна, с конфиденциальным… Я слышала, что у вас довольно разносторонняя практика… Вы, пожалуйста, не обидьтесь.
— Я вас не понимаю! — вздергивает плечами Тихий Ужас. — В чем дело?
Рогнеде стыдно.
— Видите ли, обстоятельства так сложились… Я… я…
Острый взгляд веснушчатой девы льнет к животу Рогнеды, словно ощупывая его.
— Вот как?! И давно?
— Месяца два. Мне бы хотелось… Вы, пожалуйста, не обидьтесь. Я вам… Вы…
На лице Рогнеды выступает густыми пятнами румянец.
— Я вам заплачу…
Она вынимает из ридикюля свертки с золотыми колонками и подает их Тихому Ужасу.
— Сто рублей… Не мало?
Веснушчатая дева развертывает бумагу и заглядывает в свертки. Мышиные глазки веселеют.
— Опасно, Рогнеда Владиславовна, — ну да как-нибудь уладим. Вот что: вы завтра приходите в городскую больницу, ко мне на прием, я вас положу, как больную, в палату и, между прочим, якобы того требует ваша болезнь… Отлично?.. Несколько деньков придется полежать, зато будете гарантированы, что никаких осложнений не произойдет, — под рукою сиделки, фельдшерицы, да и мне этак спокойнее. Согласны?
— Хорошо. А это очень опасно?
— Смотря по тому, каков организм… Влопались? Ха-ха! Я уж это предположила, когда вам сделалось дурно у Ковалевых. Помните?
Рогнеда убито отвечает:
— Помню. Так я, значит, завтра приду.
— Буду ждать.
Тихий Ужас провожает Рогнеду до передней, оставив свертки с золотом на столе. Горничная подает Рогнеде пальто, нагло, но едва заметно улыбаясь.
Хлопает дверь, Рогнеда медленно спускается по лестнице, крепко держась за перила, чтобы не упасть.
18
Койки стоят в два ряда ряд у одной стены, ряд у другой, посредине проход. Два высокие окна заполняют палату белесым зимним светом, светом не греющим и не радующим.
На койках, под толстыми желтыми одеялами, лежат женщины. Косы прикрыты одинаковыми белыми платками, и от этого кажется, что здесь походный лазарет, где соблюдается и солдатская форма, и воинская дисциплина, и где в болях и мучениях умирают израненные воины-женщины.
Здесь царит почти несмолкаемый детский плач, потому что большинство больных роженицы; иные совсем старухи — одутлые или морщинистые лица, неповоротливые руки… Но есть и очень юные, дети-матери, любовно прижимающие к своим материнским сосцам старичков и старушек, еще не успевших помолодеть.
Рогнеда тоже в белом платке; исхудалая, осунувшаяся, лежит на своей койке и наблюдает, как ее шестнадцатилетняя соседка кормит своего ребенка. Она заглядывает ему в глаза, слово внезапно прозревшая на играющий на стене солнечный луч, — она целует его без конца, но ей все кажется, что она слишком груба. И вот, она набожно прижимает его к себе, чтобы он услышал биение ее сердца, чтобы согрелся теплотой ее юного тела; когда она смотрит на него, из ее темных глаз излучается тихий свет.
Она — Маруся, фабричная девушка.
— Маруся, вы как назовете вашего сынка?
— Иваном! Иваны все большие и здоровые.
— Разве?
— Бывают и ледящие Иваны, да настоящий-то Иван, ого! какой дяденька! Ломовик… А что, плохо?
— Нет, не плохо. Конечно, назовите его Иваном.
Маруся торопливо прерывает разговор и осыпает своего милого Ивана поцелуями.
Личико у родительницы смуглое, ребячески-открытое; смуглые плечи, высунувшиеся из-под холщовой сорочки, хрупки и еще не сформировались, как следует.
Рогнеда с завистью смотрит на нее, и ей самой до слез хочется держать в ослабших руках такого же старенького Ивана, но только своего, а не чужого. Она бы обласкала его лучше, чем эта невежественная девочка, — но у нее нет Ивана…
Впрочем, ее Иван был бы такая же дрянь, как и его красноречивый родитель. Скатертью дорога!
Рогнеда храбрится: все пустяки, все трын-трава! — но то огромное, что она должна была совершить, — вдруг куда-то исчезло, — и стало скучно и пусто и ноют ноги, как будто их отбили тяжелою дубиной.
Подходит Тихий Ужас.
— Как дела?
— Ничего.
— Не тоскуете?
— О ком? Нет.
— Ну и отлично, а то это бывает с иными. Поправляйтесь.
Отходит.
В палате поднимается хлопотня: служанки подметают пол швабрами, обмотанными мокрыми тряпками; собирают со столиков посуду; просят больных прикрыться — начинается прием посетителей. В палату сразу вваливается много народу, с узелками, с корзинками, свертками, мешочками — в них приношения болеющим. Посетители — больше все женщины. Некоторые мужчины, войдя в палату, поникают головой под перекрестными взорами больных, словно они попали в чуждое и враждебное им царство, где перевес не на их стороне, а на стороне этих исхудалых женщин, легших двумя рядами — головою к стене, ногами к проходу, и прикрывших свою наготу солдатскими одеялами.
«На высокой развесистой березе сидит Кука и сдирает с нее белую бересту, ласково шуршащую в грязных руках Куки. Оторвет — и бросит, оторвет — и бросит, туда, вниз, в зелень листвы. Больно березе, шумит и со стоном качается. Злая Кука!..» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Лесное озеро (расс. 1912 г.). • Идиллия (расс. 1912 г.). • Корней и Домна (расс. 1913 г.). • Эмма Гансовна (пов. 1915 г.).
«Осенний ветер зол и дик — свистит и воет. Темное небо покрыто свинцовыми тучами, Волга вспененными волнами. Как таинственные звери, они высовывают седые, косматые головы из недр темно-синей реки и кружатся в необузданных хороводах, радуясь вольной вольности и завываниям осеннего ветра…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Перед половодьем (пов. 1912 г.). • Правда (расс. 1913 г.). • Птица-чибис (расс.
«Набережная Волги кишела крючниками — одни курили, другие играли в орлянку, третьи, развалясь на булыжинах, дремали. Был обеденный роздых. В это время мостки разгружаемых пароходов обыкновенно пустели, а жара до того усиливалась, что казалось, вот-вот солнце высосет всю воду великой реки, и трехэтажные пароходы останутся на мели, как неуклюжие вымершие чудовища…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повести и рассказы разных лет: • Атаман (пов.
Прошла почти четверть века с тех пор, как Абенхакан Эль Бохари, царь нилотов, погиб в центральной комнате своего необъяснимого дома-лабиринта. Несмотря на то, что обстоятельства его смерти были известны, логику событий полиция в свое время постичь не смогла…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
Александр Митрофанович Федоров (1868-1949) — русский прозаик, поэт, драматург. Сборник рассказов «Осенняя паутина». 1917 г.
Михаил Владимирович Самыгин (псевдоним Марк Криницкий; 1874–1952) — русский писатель и драматург. Сборник рассказов «Ангел страха», 1918 г. В сборник вошли рассказы: Тайна барсука, Тора-Аможе, Неопалимая купина и др. Электронная версия книги подготовлена журналом «Фонарь».