Оптимум - [10]

Мать, в свою очередь, — заботливая хозяйка, неизменно поддерживающая его: и природа там удивительная, и дачу есть где построить, и грибы с ягодами будем каждый год собирать, вообще — воздух в Билярске сказочной чистоты (про завод, извергающий из трубы оранжевый дым, она предпочитает не вспоминать). Ну и наконец, я — послушная дочь, лишь хлопающая глазами и соглашающаяся с родителями во всем.

Мне эта роль дается без особых усилий. Я словно нахожусь в каком-то смутном безвременьи: одна жизнь закончилась, другая еще не началась, а между ними — наполненное призраками ожидание. Я точно пребываю во сне: ни на что можно не обращать внимания.

Точно во сне, я сижу на уроках. Мембрана меня теперь демонстративно не замечает. К доске за весь месяц ни разу не вызвала, а за письменную работу «Оптимум в моей жизни» без всяких обычных подчеркиваний и замечаний выставила четвертак. Все уже всё обо мне откуда-то знают.

На феминных аккаунтах нашего класса идет оживленное обсуждение моей дальнейшей судьбы. Большинство соглашается с тем, что так мне и надо, Оса ужалила саму себя, не будет нос задирать. Но как ни странно, кое-кто мне завидует: у нее (у меня то есть) начнется теперь новая жизнь. Эх, девки, здорово, мне бы так!.. Я эти разговоры, конечно, не комментирую, хотя Гетта уже два раза пыталась мне втолковать, что именно мое равнодушие всех и бесит.

— Ну ты хоть бы вот полстолечко написала…

— А зачем? — отвечаю я и смотрю сквозь нее, опять-таки точно во сне.

Генриетта даже не обижается.

И точно во сне, я на большой перемене отправляюсь к Валечке в кабинет и спрашиваю ее: нельзя ли отключить у меня Оптимум по состоянию здоровья? Есть же, наверное, какие-нибудь медицинские противопоказания. Например, голова от него болит, или подташнивает меня, или что-то еще. Валечка при этом заметно пугается и, понизив голос до шепота, отвечает, что это возможно лишь в самых исключительных случаях: явные психические расстройства, бессвязная речь, навязчивые галлюцинации. Не дай бог тебе, чтобы — такое.

И вообще, тогда назначат специальную медкомиссию: терапевт, психолог и психиатр, ты ее не пройдешь. Даже я простым глазом вижу, что у тебя все в порядке. А затем Валечка сообщает мне еще тише, что по правилам, которые существуют для школьных врачей, она обязана зафиксировать данное обращение в моей медицинской карте. Но она пока этого делать не будет. Ты только, пожалуйста, никому об этом не говори.

И наконец мы внезапно сталкиваемся с Артемом. Я заворачиваю в тупичок школьной библиотеки, и тут — он.

— Привет, — говорит Артем.

— Привет, — говорю я.

— Ну ты — как?

— Никак, — совершенно искренне отвечаю я. — А как ты?

Артем некоторое время молчит, а потом сообщает:

— Я тоже — никак.

Затем мы уже вместе некоторое время молчим, и в эти пять-шесть секунд укладывается целая вечность. Высвечивается строчка Оптимума: «Чрезмерное нервное напряжение. Успокоиться».

Хороший совет.

— Ну ладно, тогда я пошла, — говорю я.

— Пока, — говорит Артем.

— Пока.

И я ухожу, теряясь в суматохе школьного коридора.

Мне кажется, что это мутное состояние «точно во сне» в определенной мере меня и спасает. Иначе бы я просто кричала от непрерывных уколов, пронзающих мне сердце насквозь. И все равно после встречи с Артемом я, вероятно, сижу на уроке с таким остекленевшим лицом, что даже Мембрана не выдерживает и спрашивает:

— Что случилось, Долинина?

— Голова, — коротко отвечаю я.

— У всех — голова, — автоматически замечает Мембрана.

В задних рядах кто-то хихикает. Мембрана бросает туда предупреждающий взгляд и уточняет:

— Нет, голова, видимо, не у всех. — А потом поворачивается ко мне. — Ладно, если ты себя плохо чувствуешь, можешь идти домой.

Класс в шоке от этой внезапной милости. А я собираю свой ранец, спускаюсь сквозь непривычную лестничную тишину на первый этаж, пересекаю двор, протискиваюсь в задней части его через искривленные прутья ограды, и в скверике, где сейчас почти никого нет, сажусь на скамейку около небольшого пруда. Вода в нем уже по-осеннему черная. По глади ее, как парусники, заплутавшие в океане, дрейфуют желтые, наполовину погруженные листья.

Я вновь, точно во сне, слежу за их обреченным перемещением и думаю, а как живут те, кто принципиально отказался от Оптимума? Мне-то, как и другим, поставили его еще в первом классе, и сейчас, конечно, уже не вспомнить, что в тот день изменилось. Мне интересно: как это так — обходиться без ежедневных рекомендаций? Как это так — самой делать выбор в той бесконечной изменчивости, которую представляет собою жизнь? Можно же утонуть в проблемах.

Однако ведь «натуралы» при этом как-то живут? Вопреки Оптимуму, вопреки всем нашим социальным установлениям, вопреки самой жизни, вопреки черт знает чему.

Да, вот как они с этим живут?

Мне непонятно.

И еще я думаю вот о чем. Оптимум оценивает Артема таким, каким он является в данный момент, и предлагает стратегии, соответствующие именно этой личностной конфигурации. Это — один аспект. Но ведь если Артем (ну, предположим) и дальше будет со мной, он несомненно изменится, и тогда рекомендации для него тоже должны быть изменены. Не так ли?