Оптимизм, который убивает. Большое исследование человеческой опрометчивости - [11]

У Джея Сегарры не было никаких причин готовиться. Разве он мог представить, что во время «Катрины» проведет мучительный день, держась за стеклянную крышу своего дома при ветре со скоростью 45 метров в секунду, или что наводнение унесет семейные фотоальбомы и любимую семейную виолончель, созданную в Париже в 1890 году, на которой когда-то играл его отец? По его словам, если бы он это знал, то эвакуировался.

Парадокс для Сегарры заключался в том, что абсолютно точное предсказание будущего сложно было принять до конца. Всякий раз, когда я пыталась убедить руководителей предприятий, что они должны готовиться к засухе и жаре, я вооружалась надежными прогнозами. Но корпоративным лидерам вроде Джея Сегарры было очень сложно представить себя и свои компании в этих сценариях. В краткосрочной перспективе, конечно, на кону у компаний стояли большие деньги. И все же я не могла понять, почему их лидеры не беспокоились о серьезных угрозах, которые могли нанести огромный ущерб. Наука о восприятии риска помогает объяснить их излишнюю самонадеянность.

Люди чаще всего воспринимают информацию, которая соотносится с тем, что они хотят услышать о будущем, и отсеивают ту, что им не нравится. Мы склонны переоценивать нашу продолжительность жизни, будущий успех и надежность брака. Это своего рода отрицание реальности. Когда предсказуемое бедствие обходит нас стороной или оказывается менее катастрофичным, чем ожидалось, это усиливает ощущение, будто с нами не может случиться ничего плохого, даже если в прошлом были неудачные прецеденты. Мы смотрим на прогнозы как на мальчиков, которые кричат «Волк!».

Слепой оптимизм такого рода может парализовать, когда речь заходит о подготовке к будущей опасности. Например, во время сезона ураганов 2012 года Боб Мейер и его коллеги изучали, как жители Луизианы и Нью-Йорка реагировали на прогнозы об ураганах «Исаак» и «Сэнди». Они обнаружили, что люди неверно оценивают потенциальный ущерб их имуществу и домам, несмотря на обоснованные предупреждения и уже известную информацию о жизни в районах с высоким риском наводнений. Люди также недооценивали, как долго им придется терпеть перебои в подаче электричества. Немногие строили планы эвакуации, покупали электрогенераторы или ставили противоураганные ставни – даже среди тех, у кого они уже были. Почти у половины не было подходящей страховки. Мало кто, особенно в Нью-Йорке, даже задумывался о том, что паводки могут затопить их машины. И все это несмотря на широкое освещение в СМИ, которые предупреждали о смертоносных наводнениях. Когда штормы вышли из океана на сушу, просмотры прогнозов погоды были рекордными.

Такова человеческая природа: при принятии решений мы привыкли полагаться на свои внутренние ощущения, а не на показатели приборов. Вероятно, с древними римлянами происходило то же самое. Учитывая особенности нашего мышления, становится ясно, что даже самые крупные инвестиции в прогнозирование не приведут к взвешенной оценке будущего. Даже если бы у Плиния Старшего и Сенеки были новейшие инструменты прогнозирования, они, возможно, не предотвратили бы разрушение Помпей.

Люди воспринимают намного серьезней те угрозы, которые могут ярко представить. В аэропортах в 1950-х и 1960-х годах страховщики продавали людям полисы страхования от несчастных случаев непосредственно перед посадкой на самолет. Компании получали огромные прибыли, предлагая полисы прямо на месте, когда риск умереть в авиакатастрофе казался для людей неизбежным и очень легко представлялся. При этом в течение последних пятидесяти лет люди во всем мире отказывались покупать страховку от стихийных бедствий – на это указывают швейцарские экономисты Хельга Фер-Дуда и Эрнст Фер.

Однажды я слышала, как известный кинорежиссер Вим Вендерс описал то, что привлекает внимание людей. По его словам, существует «монополия на видимое». Ученые-бихевиористы, в том числе Даниэль Канеман, описали такой вид когнитивного искажения, как «предвзятость доступности» (availability bias). Такая модель мышления предполагает, что человек оценивает вероятность события по легкости, с которой примеры приходят ему на ум. Ученые отмечают, что такой тип мышления приводит к неверной оценке будущих рисков. Канеман показывает, как страх перед маловероятными событиями (например, террористической атакой) или нереалистичные надежды на будущие возможности (например, на выигрыш в лотерею) усиливаются за счет той легкости, с которой мы можем вообразить эти будущие сценарии.

Чем ярче и детальней мы можем представить будущее, тем больше нам кажется, что именно таким оно и будет. В то же время, если мы не можем реалистично представить какое-то событие, нам кажется, что такого точно не произойдет. Канеман обнаружил, что, если вы попросите людей сравнить шансы на землетрясение в Калифорнии и катастрофическое наводнение в Северной Америке в следующем году, они назовут первый (неверный) вариант более вероятным, просто потому, что к этому располагает географическая специфика регионов.

Фильмы о террористических заговорах и чествование в СМИ победителей лотерей заостряют наше внимание на том, что происходит довольно редко. Поэтому мы боимся нападения акулы больше, чем поскользнуться в ванной или просто постареть. Мы считаем, что можем выиграть в лотерею, и недооцениваем опасность повышения уровня морей.