Опрокинутый купол - [121]

Роман молча подъехал к телевизору, включил видеомагнитофон в сеть, ткнул пальцем в клавишу.

– Ну и что у вас там? Ужастик?

– Мелодрама.

Я вставил кассету и отступил на шаг, давая Роману насладиться зрелищем. С минуту он внимательно смотрел на экран, потом удивленно произнес:

– Но это не Володька.

– Тонкое наблюдение. Эта женщина – одна из пациенток Бронцева. Вы встречались когда-нибудь?

– Нет. Клянусь, нет!

– Собственно, это неважно. Обратите внимание на строку в нижней части экрана: дата и время. Видео-14 камера, настроенная определенным образом, фиксирует…

– Можете не объяснять.

– Так вот, эта запись, – я ткнул пальцем в экран, – последняя в жизни Бронцева. Его убили приблизительно через полчаса после ухода пациентки. Видите, они сидят в полутьме, при свечах… Освещение очень скудное, однако камера высокого класса, Марк средств не пожалел. А теперь – внимание! – гаснет бра в углу… Вы заметили?

– И что это означает?

Я улыбнулся, сдерживая ярость.

– Всего-навсего перегорели пробки на лестнице. Пустячок. Однако – аппаратура продолжает работать. Несмотря на отсутствие электричества. Что скажете?

Роман покривил губы.

– Поздравляю. Вы все-таки додумались… То есть вас не понесло в откровенную мистику.

– Мистика заключается в другом. Эта женщина, что запечатлена на кассете, оказалась очень сильным экстрасенсом. У нее невероятный дар – невольно, находясь под гипнозом, она воздействовала на пленку таким образом, что та зафиксировала ее воспоминания из прошлой жизни. Вот в чем крылась разгадка: Глеб не снимал этот эпизод и не приглашал для этого актеров. Все, что было на экране, относилось к реальным событиям, происшедшим в конце XIII столетия… Однако потом, спустя некоторое время, прежняя запись исчезла…

– Ерунда, – поморщился Роман.

– Ерунда… Если бы не ваши собственные слова и не слова покойного Шуйцева: «Я видел свой труп…» – Я повернулся к нему и поймал-таки его взгляд, затуманенные расширенные зрачки. – Вы, все трое, повторили увиденное когда-то почти одинаково: события, разнесенные друг от друга на восемь веков… Вы, лично вы, не могли забыть (или, наоборот, вспомнить до конца) то, что произошло с вами в Афганистане, и обратились к Марку Бронцеву. А Марк попросил об ответной услуге. Я прав?

Он молчал.

– Это вы установили скрытую камеру на стеллаже. А кроме того, в подъезде дома, где он жил, частенько вылетали пробки, и «эксперименты» Бронцева срывались – аппаратура переставала работать. И вы ее, так сказать, усовершенствовали: встроили компактный независимый источник питания, на манер компьютерного, – я вздохнул. – Конечно, мы здорово лопухнулись. Нужно было сразу, с самого начала осмотреть камеру и видеодвойку… Мы этого не сделали.

Признаться честно, мне хотелось, чтобы он испугался или хотя бы смутился. Но, когда он поднял глаза, взгляд его оставался спокойным и чуть насмешливым, словно я, приложив титанические усилия, поймал слона за хвост и сказал на манер слепца из известной притчи: слон – это большая толстая веревка. Как и во всей этой истории – внешние, незначительные детали подменили собой внутреннюю потаенную суть. И я упорно проходил мимо нее.

– Теперь вы подозреваете в убийстве меня? – спросил он. – Меня, инвалида?

– А что, инвалид не способен выстрелить из пистолета?

– А мотив?

– Все тот же, – устало сказал я. – Марк весьма успешно манипулировал с памятью своих пациентов. Вы в этом смысле – не исключение.

«Трудно поверить, – сказал недавно Вайнцман, – что ее (рукопись) изготовил какой-то местный Кулибин». И не просто Кулибин – Яков Арнольдович назвал любимого ученика…

– Владимир был левшой?

– Да, – бесцветно отозвался Роман. – Он и рисовал левой рукой. Надо сказать, у него неплохо получалось.

– А вы утверждали, будто он вам завидовал. Вечно второй и так далее…

– Глупости, – он уже внутренне сдался – свыкся с «вечером откровений», который я устроил, ворвавшись непрошеным гостем в его мир. – Для меня живопись была… даже не увлечением, а скорее развлечением. Решили поступать в училище, на реставрацию: профессия по тем временам редкая и хлебная. Вроде как на спор: не поступишь! А вот поступлю! Поступили, хотя конкурс был порядочный. Но Володька учился. Уперся и пахал как проклятый. А я – выезжал… черт знает на чем. Наверное, на способностях, они у меня были. Были, да сплыли.

Вспомнив кое-что, я оглянулся вокруг.

– А где Феликс?

– Феликс? А, экстрасенсорный кот… Убежал куда-то. Рита очень расстроилась, она считает его чем-то вроде талисмана. Пропадет – быть беде. Глупости, конечно. Бронцеву он не помог.

Он снова звякнул графинчиком. Возникла пауза, маленькие глоточки обжигали горло, не давая, однако, желаемого эффекта: спина оставалась будто каменной.

– Мы оба хотели забыть все, что произошло ТАМ. Просто делали это по-разному. Я заперся здесь, в четырех стенах, а Володька… Володька решил жить, как прежде, будто ничего и не было, дурной сон. Восстановился на третий курс, создал клуб, писал картины, реставрировал иконы, ездил на раскопки с археологами. Когда отстраивали Николу-на-Озерках, его пригласили участвовать в росписи центрального купола. Адова работа, скажу вам, – и добавил, казалось бы, без всякой связи: – Поэтому я и не верю, что он покончил с собой. Должно быть, его убил… ТОТ.