Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - [90]

Итоги

На пепелище…

Однако в ближайшей перспективе Россия даже при всем желании ее правителей источником «пушечного мяса» для Габсбургов стать не могла, и по причинам вполне понятным.

Итак, 18 марта1584 г. Иван Грозный умер. Р. Г. Скрынников говорит об опасности бунта в Москве сразу после смерти царя, а возможно, еще и при жизни[885]. И в самом деле, битый тиран явно уже не внушал такого страха, как прежде. Н. И. Костомаров говорит, что царь боялся народного восстания еще в 1579 г., почему и не стал тогда наказывать виновных (или тех, кого он считал виновными) в поражении под Полоцком[886]. Но самое интересное – не угроза народного восстания как таковая, а его мотивы.

Кричал народ двадцать лет назад, в 1564 г.: «Укажи нам, Государь, изменников, мы сами их истребим!» или нет, теперь, весной 1584 г., настроения были совсем иными. Теперь люди кричали: «Выдайте нам Богдана Бельского! Он хочет извести все боярские роды!» То есть теперь, резюмирует Б. Н. Флоря, племянник Малюты Скуратова ассоциировался в глазах народа с ужасами Опричнины, а бояре – хоть с какой-то стабильностью[887]. Собственно, если бы не было всего остального, о чем говорилось в книге, то это одно говорит об отношении народа к Опричнине.

Как бы то ни было, наследство, оставленное первым самодержцем, было ужасным. Р. Г. Скрынников прямо говорит, что Грозный принял от «боярского» правительства цветущую страну (и мы убедились, что так оно и было. – Д. В.), а передал преемникам полностью разоренное государство[888]. Помимо опричных грабежей, страну разоряли непосильные налоги. Достаточно сказать, что посошный (на одну «соху» – единицу земельного обложения) налог вырос: на мирные цели – с 2 руб. 16 коп. до 6 руб., а на военные – с З руб. 07 коп. до 38 руб. 45 коп. (!) в год[889].

Про то, что в центральных уездах к концу правления Грозного пустовало по 85–90% дворов, мы уже говорили. Но можно остановиться на этом вопросе и подробнее: по свидетельству современников, заброшенные деревни тянулись на сотни верст. О падении производительности труда говорит хотя бы такой факт: если ранее единица тяглового обложения – «обжа» (то, что должно уплачивать какую-то фиксированную сумму в казну) – включала в себя 1–3 крестьянских двора, то теперь – 4–8 дворов и более. К 1584 г. не засевалось пять шестых пашенных земель, а в особенно пострадавшей Новгородской земле этот показатель доходил до двенадцати тринадцатых! Новгородские села, по словам того же Р. Г. Скрынникова, представляли собой «огромные кладбища, среди которых еще кое-где бродили живые люди»[890].

Но и в других местах было немногим лучше. В Московском уезде, по данным писцовых книг, в годы с 1573 по 1578 пустовало по 93–96% земель, в Можайском – пустовало 86% деревень, в Переяславле-Залесском – 70%[891].

Если брать масштабы репрессий, то Р. Г. Скрынников сам же подвергает сомнению скромные первоначальные сведения об их масштабах: так, он сообщает, что перечень казненных в синодиках был составлен не в хронологическом порядке событий, а задним числом, по разным источникам, и весьма неполный. Достаточно сказать, что из 3300 упомянутых в нем казненных 3200 значатся как репрессированные по делу Владимира Андреевича Старицкого (1567–1569)[892].

Французский историк де Ту, вообще благосклонно относившийся к Ивану Грозному, тем не менее говорит (и сталинский историк Р. Ю. Виппер его цитирует): «Вся страна по Днепру до Чернигова и по Двине до Старицы, края Новгородский и Ладожский были совершенно разорены. Царь потерял более 300 тысяч человек, около 40 тысяч были уведены в плен. Эти потери обратили области Великих Лук, Заволочья, Новгорода и Пскова в пустыню…»[893] А. Поссевино также указывает на «ровные поля и молодые леса, которые повсюду выросли» на месте, где раньше жили люди[894].

Уже говорилось, что утверждение А. Янова о 800 тыс. русских, уведенных в плен крымчаками в результате набега 1571 г.[895], отдает сильным преувеличением, но если и не 800, а 80, то все равно счет идет на многие тысячи и десятки, а иногда и сотни тысяч… Так, 80 тысяч жертв татарского набега 1571 г., по Н. И. Костомарову, вполне укладываются в 300 тысяч общих военных потерь по де Ту. Но это – только внешние потери. А сколько было внутренних – всех этих «Еремеек» и «Мелентеек», которых «лук пограбили опричники, скотину засекли, а сам с женой и детьми с голоду мертв (или «безвестно пропал»)…»? Бог весть?

Это все – деревня. Что касается города, то, например, население Москвы за 1520–1581 гг. сократилось более чем втрое – со 100 до 30 тыс.[896]. В Новгородской земле население к 1580 г. уменьшилось на 7%, в самом Новгороде – на 20% (с учетом того, что нам уже известно, эти цифры отдают преуменьшением, если население Новгорода действительно насчитывало не 30, а 100 тыс. чел. – то сильным преувеличением; впрочем, Новгород хоть крымский хан не сжигал. – Д. В.)[897]. Правда, К. Валишевский говорит, что и при боярском правлении (1538–1547) «города пустели, кто мог, спасался бегством»[898], но в это плохо верится, с учетом того, что, как мы видели в начале книги, вплоть до последней трети XVI в. страна находилась на экономическом подъеме.