Опоздавшие - [96]

– А ты на каком курсе? – Эмма вернула сигарету. Хорошо, что он не выпускник. Не шестерик, как их тут называли.

– На пятом. Год страха и заявы в универ.

Эмма вздохнула, сочувственно и благодарно. Она уже поплыла. Ей нравилось это состояние, и всякий раз она думала, что надо бы курить почаще. Освобождаешься от забот.

– Мужик из приемной комиссии Йельского университета сказал, меня возьмут без проблем, если переберусь в Северную Дакоту. В «Лиге плюща» мало представителей этого штата. Ты же из Нью-Йорка, верно? Не хочу огорчать, но тебя ждет то же самое.

– Уж поверь, моя мать не поедет в Северную Дакоту. Она здесь выросла и живет вон там. – Эмма показала на другой берег.

– В лодочном сарае?

Обычно под кайфом Эмма начинала хихикать, а потом неудержимо смеяться. Сейчас она вообразила, как мать, не представлявшая жизни без своей коллекции обуви и удобной мебели, перебирается в сарай, где нет даже электричества и туалета.

– Тише ты, не свались. – Родес придержал ее за воротник отцовской ковбойки. Теперь Эмма носила его вещи. Опять вспомнив о нем, она успокоилась.

– Мать живет в доме за холмом, отсюда не видно.

Фото знаменитого дома публиковали в местных журналах, его арендовали для благотворительных мероприятий, однако в Троубридже, как ни странно, мало кто слышал о нем.

Молча докурили косяк. Верещали сверчки. Вдалеке бренчала гитара.

– Каким был твой отец? – спросил Родес.

Эмма обрадовалась вопросу – отец как будто оживал в разговорах о нем.

– Он учил меня разводить костер, ловить рыбу, находить созвездия. В свободное время любил подурачиться. Рассказывал классные страшные сказки. Когда мне был день от роду, он бросил курить. Просто выкинул пачку. Говорил, это было легко, потому что он представил мои новенькие розовые легкие.

Эмма замолчала, чтобы не расплакаться.

– Похоже, он был отличный отец. – Родес погладил ее по щеке. – Вот если б моя мать так сделала ради меня. Она не бросила курить, даже когда заболела. Всякий раз казалось, что я наблюдаю за тем, как она медленно накидывает петлю на шею.

Эмма не знала, что на это сказать, и просто положила голову ему на плечо. От него вкусно пахло кокосом.

Помолчали. Потом он ее поцеловал. У него сладкие губы. И умелый язык.

Позволить ему больше?

Она под кайфом и готова. Наверное, из их курса только у нее этого еще не было. Как и у большинства ее подруг в пансионе Тэтчер. Но там-то женская школа. А здесь такого оправдания нет. Она не желает быть единственной девственницей Троубриджа.

Его рука залезла к ней под рубашку, затем пробралась в лифчик.

Будем надеяться, небольшой размер того, что в чашке, его не разочарует.

Нет, похоже, не разочаровал. Он погладил ее грудь, коснулся соска, и ее всю прострелило током.

В любую секунду мир может разлететься вдребезги. Зачем беречь-то?

Он стянул свитер и, оставшись в белой майке, постелил его на траву меж надгробий. На фоне темного неба и лососевой луны, выглянувшей из-за башни замка, он читался силуэтом.

Он потянул ее за руку, и она легла на приготовленное им ложе.

Она не скажет, что у нее это в первый раз. А то еще отпугнет его. Пусть не знает, что этот вечер она запомнит на всю жизнь.

Он медленно стянул с нее джинсы и поцеловал там, где еще никто никогда ее не целовал. Это было так приятно, что сами собою поджались пальцы на ногах.

Она и не знала, что существует такая ласка.

А вдруг девственность чем-нибудь пахнет? Она оттолкнула его голову. Ой-ой-ой. Он не подумает, что она этого не хочет? Кто-то говорил, мужчины предпочитают не связываться с девственницами.

– Мне это нравится, – сказал он. – А тебе?

– Да, – ответила она.

Неведомо откуда в руке его возник презерватив.

Она боялась чем-нибудь выдать свою неопытность. Однако пригодились любовные сцены, которые она повидала в кино. Я отдаюсь парню из нашей школы, подумала она. Он лег сверху, на миг перекрыв луну.

Вопреки предостережению Иззи, было не больно. Приятно. Только приятно. Не больше. Всего приятнее было его неуемное желание. Казалось, с ним случился припадок. Потом всё закончилось.

Он отвалился и локтем прикрыл глаза, как будто защищаясь от яркой луны. Несколько минут оба молчали.

Надо, наверное, что-нибудь сказать, подумала она.

Он чмокнул ее в щеку.

– Тебе хорошо?

– Да! – откликнулась она. Надо что-нибудь добавить?

Он резко выдохнул. Она не поняла, что это означает.

Оба слегка взмокли. Удобно ли обтереться? И надо ли обтереть его? Но чем? Папину рубашку осквернять нельзя.

Близость требует множества решений. В этом возрасте все постоянно говорят о сексе, но даже словом не обмолвятся о столь важных деталях.

Потом он встал и надел трусы. А где же презерватив? Свалился?

– Хочешь съездить на вечеринку в Хамлине? – спросил он.

Он уходит? Она-то думала, они проговорят до отбоя.

– Наверное, я еще побуду здесь. – Выгнувшись, она натянула джинсы. Он у нее первый! А ему и невдомек.

Он отошел в сторону. Чего это он делает? Навалился на надгробие и стал его раскачивать! Зачем он рушит могилу? По загривку поползли мурашки. С ним и впрямь припадок? Надгробие расшаталось, точно зуб. Родес привалил его к соседней плите, потом встал на четвереньки и, сунув руку в образовавшуюся дыру, достал бутылку.