Опоздавшая молодежь - [64]

— Интересная газета? — сказал я. — Ты с таким увлечением читаешь. Может, начнем с того, что поговорим об эротических статьях в этой газете — это поможет нам установить контакт?

— Тебя не касается, что я читаю. Ты мне голову не морочь. Зачем я тебе понадобился?

Лже-Джери Луис сказал это хриплым, каким-то старческим голосом, глянув на меня волчонком и судорожно сжав свои влажно-блестящие розовые губы. Он мне чем-то напомнил плаксивого мальчишку из воспитательной колонии, был один такой, я его опекал.

— Икуко Савада мне все рассказала. Она хочет сделать аборт. Думаю, что, допустив неосторожность, ты не станешь ей препятствовать.

— Постороннему нечего вмешиваться в наши дела.

— Нет, посторонний вынужден вмешиваться в дела человека, который в шестнадцать лет хочет стать отцом. Потому что твой ребенок не только бессилен возразить тебе, он даже не знает, что должен родиться.

— Хочешь, чтобы я врезал тебе? Будет больно.

— Икуко Савада просила не бить тебя. Сравни, кто из нас сильнее? Твое преимущество только в одном, в том, что в некотором смысле — ты отец.

Юнцы у музыкального автомата громко расхохотались. А лже-Джери Луис, оставшись в одиночестве, весь задрожал от переполнявшей его злости. Но он стерпел и, глотая слезы, опустил голову. И я понял одно — он ужасный трус. Может быть, действительно лучше всего было бы стукнуть его как следует. Но человек, лишенный сил сопротивляться, может от этого замкнуться в себе. И я уже ничего не смогу от него добиться. Напуганный, он в отчаянии обретет твердость.

— От тебя забеременела девушка. Ты что, действительно хочешь иметь ребенка? Ты еще сам ребенок. Девушка протягивает тебе руку, чтобы вытащить тебя из болота, а ты тянешь ее за собой? Почему ты мешаешь Икуко Савада выпутаться из этой истории? Почему ты делаешь абсолютно бессмысленные вещи?

— Не разрешу никакого аборта. А если она сделает это, я продам в газеты и еженедельники такой материальчик… Для ее папаши это обернется хорошим скандалом, — сказал мальчишка. — И я напишу, кто заставил ее сделать аборт.

— Грязный прием. Выбрось это из своей дурацкой башки. Грязный тип. Лучше бы Икуко Савада бросила тебя. Да, собственно, вы уже расстались. И чем скорее она поставит на тебе точку, тем лучше.

— Мы не расстались. Еще вчера я спал с ней.

Юнцы, пялившие на нас глаза, просто скорчились от смеха. Лже-Джери Луис, не в силах вынести этого, сказал, обернувшись к ним:

— Ну чего вы, одурели, что ли? Нечего сказать — друзья. Ну, чего вы? Это не ваше дело. Ладно, я вам это припомню. Нечего сказать — друзья!

— Не плачь, не плачь, папа, — сказал один из юнцов.

— Может, пойдем? Оставим здесь папу и пойдем. Он теперь не компанейский, — сказал другой.

— Озверели совсем. Я вам это еще припомню.

— Наш бог припомнит нам.

— Папа, не плачь! Папа, не вой, мы еще поспим с тобой, — во все горло орали юнцы.

— Разве мы не друзья? Ладно, теперь все, и больше ко мне не обращайтесь! Я вам это припомню. Бесчувственные типы. А я еще верил вам. Эх вы, бесчувственные типы. Ну, ничего, я вам это еще припомню.

Юнцы поднялись и, надевая пальто и обматывая шеи шарфами, беспорядочно затарахтели и задвигали столами и стульями. Потом они, подпрыгивая на носках, будто боксируя с воображаемым противником, веселой ватагой вывалились на оживленную улицу кинотеатров, над которой уже опускалась ночь.

Мне оставалось лишь, посмеиваясь, смотреть на позор и негодование лже-Джери Луиса, преданного товарищами. Чуть раньше я готов был пролить слезы сочувствия, но его неожиданное признание, похвальба о вчерашней близости с Икуко Савада уязвили меня, и я весело смеялся, чтобы мое лицо не выдало моего состояния.

— Брошенный друзьями, ненавидимый любимой женщиной, ты, шестнадцатилетний отец, останешься один в этом горьком мире. Нет, тебя ждет хуже, чем одиночество, за спиной у тебя будет болтаться вечно мокрый, вонючий крикливый младенец.

— Катись отсюда! Я хочу, чтобы она родила мне ребенка. Сама она мне противна. А аборт я ей все равно не дам сделать! Катись отсюда! И не суйся не в свое дело. Катись отсюда! Катись и передай ее отцу, который тебя подкармливает, что обрюхатил я ее не насильно. Она сама прямо взбесилась — ложись с ней, и никаких! Она сделала почище, чем любая шлюха… Я с ней спал, а самого с души воротило. Но зато я получил пять тысяч. И вчера раньше, чем лечь с ней, получил пять тысяч. Раньше, чем лег. Так что помалкивай и катись отсюда!

Лже-Джери Луис неожиданно снова обрел почву под ногами. Переполненный возбуждением и гордостью, он вдруг коротко рассмеялся. В глазах у него стояли слезы, яркие лиловые зрачки на карей радужной оболочке — сверкали. Щеки покраснели, губы, вокруг которых выступили капельки пота, дрожали.

Негодование и злоба смели, растоптали мое самообладание. Во мне вспыхнуло чувство зависти, похожее на жгучую ревность. Лже-Джери Луис похотливо раздул ноздри, приоткрыл пухлый рот и обнажил свои красивые влажные зубы и розовые десны. Я пришел в бешенство. Как это бывало со мной еще в колонии, во мне проснулся садист и я стал по-бандитски коварен. Я быстро огляделся по сторонам. От шума, который подняли юнцы, убрались посетители. Официантки и хозяин собрались у кассы и, делая вид, что не смотрят в нашу сторону, превратились в слух.