Опоенные смертью - [31]

— Скажи спасибо, что я ещё пускаю тебя по выставкам этих идиотов помоешников! Тоже мне — авангард!

— Ты пускаешь? Но в тоже время ни за что не отпускаешь!

— А что же ты хочешь? Я — мужчина, ты — женщина.

— Да. Я — женщина, но я не инвалид, не ребенок!

— Начинается передача: "Я сама". Вот и езжай сама в свою редакцию.

— А ты сам гладь себе свои рубашки!

Она встала и пошла в метро, ни о чем не думая. Вагон мерно качался, мелькали огни туннеля. "Господи, как бы вздохнуть в полные легкие перед смертью!" — говорила она сама себе, как бы на первом плане — в глубине же, внутри её, — хриплый голос знакомого поэта Александра Еременко мерно раскачивал сгустившееся тьмою сознание:

… В ней только животный, болезненный страх

гнездится в гранитной химере размаха,

где словно титана распахнутый пах,

дымится ущелье отвесного мрака…

Словно во сне, словно вел её кто-то, а не она сама ехала в метро, вышла на станции, название которой даже не называла про себя, прошлась по бульвару. Как прошла, тоже не помнила. Помнила потом только то, что оказалась в очередной, из знакомых ей, редакции. Зачем?.. В голове было пусто. Может быть, написать о том, что она видела и слышала в онкологической клинике? Или: "Гневный репортаж умирающего"… Или описать ужас в глазах матерей, тех, который видела с утра?.. Нет. Это все настолько натурально и так больно!.. Стоит ли с такой распахнутой болью принижаться до объяснений с миром?..

… А может, попроситься в Чечню?.. Ведь все равно уж… куда деть, на что потратить остаток жизни?!

Зашла в редакционный буфет, купила стакан кефира и, вспомнив о школьных годах — допотопную булочку с маком. Села за свободный стол. Голова её клонилась, плечи ссутулились. "Неудачница. Противно…"

Чья-то тяжелая рука опустилась на её плечо, она дернулась, оглянулась и словно только что поняла, что не в пустыне, как Иов, а в редакционной столовой.

— О! Мадам, Вы откуда такая поэтичная? С Багам или, на этот раз — с Парижу? — улыбался Фома Александров.

— Фома! — очнулась она, словно выплыла из самых подводных глубин. Опять пьешь? Мне бы твои заботы…

— Не пью — от жизни опохмеляюсь. Слушай, искусствовед, стань меценатом — дай на двести грамм "Петрова-Водкина". Моей духовности живопись требуется.

— Когда же ты работаешь? — спросила она, вынимая из заднего кармана джинсов купюры.

— А этот процесс у меня беспрерывный. — Он аккуратно разложил деньги на столе, взял столько, сколько требовалось, остальные отодвинул в её сторону. — Сдачу возьмите, мадам. Ну, чего? По зонам поедем?

— Господи, только этого мне не хватало!..

ГЛАВА 15

ОСТАЛОСЬ ДВЕСТИ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ДНЕЙ

"Только тюрем мне ещё не хватало! Вот уж тогда, действительно, можно будет умереть спокойно. Отлететь в мир иной, не сожалея об этой земле" усмехалась она.

"Полежу, ни о чем не думая,

Голову свою

Обниму,

Как отрубленную-ю.

Почему, почему…" — зазвучали в ней стихи Елены Шварц.

Раздался звонок в дверь. Она открыла. Но пороге стоял Кирилл:

— И не думай меня зазывать обратно, — начал он с места в карьер, — Вот тебе ключи от этой квартиры. Так и быть — оплатил её ещё полгода. Я за мамой приехал.

— Куда ж ты её повезешь? Ты же не сможешь ухаживать за ней! Пусть живет здесь.

— Сестре отдам.

— Но ей же некогда! Да и не уживутся они! Ты же знаешь свою мать, говорила Алина, глядя на него с трудно скрываемой неприязнью. "Все перечеркнуто. Пролита последняя капля. Нет его!.." — кричал её мозг, а голос продолжал спокойно отвечать этому человеку: — Ей у меня спокойнее.

Он почесал бороду и полупропел-полупроныл:

— Это моя мама!.. Что хочу, то с ней и делаю.

— Мне плевать, чья она мама. Она же человек, а не игрушка! Ты привык распоряжаться близкими женщинами, словно они для того и родились, чтобы служить тебе! Но сейчас она нуждается в помощи. Кто ей поможет, если не я?

— Ты не должна ей помогать, потому что не обязана. Моя мать, а не твоя! Я найму ей сделку.

— Но какая сиделка выдержит!..

— В больницу отправлю. Сколько она мне крови в юности попортила!.. Пусть теперь!..

— Убирайся-ка ты отсюда! Взрослый мужик, а какой дурью маешься. За что яичко отнял?! Бессовестный!.. Отомстил?! Получил удовольствие? И укатывай!

— Ах, так! — Он с трудом переступил порог того дома, в котором жил, который хранил его мир и покой, порог своего дома, до-о-ма!.. переступил, словно прыгнул в холодную воду, и бросился в комнату Любовь Леопольдовны:

— Давай, быстро одевайся! Поехали.

— Куда ты меня везешь?! Я больна, я плохо себя чувствую! — заныла Любовь Леопольдовна.

— К дочери своей поедешь! Пусть она за тобой ухаживает.

— Никуда я не поеду. Мне с Алечкой лучше. Алечка! Не отдавайте меня!

— С Алечкой тебе лучше?! А кто говорил, что она не вашего поля ягодка? Когда ножками бегала, от неё нос воротила, деньги мои на неё потраченные считала, а теперь цепляешься, как слегла!

— Что ты вспоминаешь ей, она же невменяемая, она же больна! — Алина встала между мужем и свекровью. — Я не позволю тебе издеваться над умирающим человеком.

— Ах!.. Умирающим! Ей можно издеваться над тобой, ты у нас не умирающая?! А я, вообще, быть может, завтра под машину попаду или пристрелят меня за просто так! — Он резким движением откинул Алину в коридор и запер дверь. — Быстро, одевайся, я сказал! И не забудь отцовские именные часы! А то нечего будет показывать.