Оперативный гамбит - [106]

— Это война.

— А здесь — политика! Как говорил Владимир Ильич — помните? «Война — есть продолжение политики государства, только иными средствами». Вот так-то, дорогой мой! Обладание реальной властью подразумевает зачастую принятие очень тяжелых решений, и за этими решениями стоят человеческие жизни. Но кто-то должен принимать и эти решения.

Я некоторое время молчу, чувствуя на себе выжидательный взгляд собеседника, а потом тяжело вздыхаю:

— Если все обстоит действительно так, как вы говорите, и если у власти в стране реально находится только одна — пусть и теневая — партия с мощным аналитическим центром, то почему же тогда страна в глубокой заднице?

— Хороший вопрос! — Мещеряков некоторое время собирается с мыслями. — Ну, прежде всего, мы слишком недавно у власти, а проблемы страны уходят корнями в века. Так что мы просто не успели сделать все, что можем и хотим. И потом, здесь, видимо, следует говорить о комплексе причин: исторических, геополитических, экономических, социальных… Но в первую очередь, это, к сожалению, вопрос менталитета. Страна уникальна тем, что может все произвести, но ни черта не может производить. Как только встает вопрос о массовом выпуске товара, то все идет прахом вследствие наших замечательных национальных особенностей: склонности к пьянству, всеобъемлющего нигилизма и ни с чем не сопоставимого раздолбайства. Вы никогда не прикидывали, какой урон экономике в масштабах страны наносят эти замечательные черты русского народа?

— Вы намекаете на то, что знаменитый горбачевский указ о борьбе с пьянством — инициатива вашей теневой партии? — удивленно приподнимаю я брови.

— Нет, боже сохрани! — смеется Георгий Алексеевич. — Это клинический случай, и мы тут абсолютно ни при чем. Более того — нас тогда еще не было. Во всяком случае, в той форме, как сегодня.

— А почему бы вам, раз уж пьянство так вредит экономике, не провести через подвластную вам Думу другой закон, только по-умному сделанный?

— Если делать по-умному, то на данном историческом этапе с пьянством в этой стране лучше не бороться по той простой причине, что недопивший русский мужик гораздо более опасен и непредсказуем, чем надравшийся.

Я посмотрел на собеседника, ожидая увидеть в его глазах смешинку — такую, которая в нужный момент появляется в глазах умелого рассказчика анекдотов. Но Мещеряков выглядел совершенно серьезно — его последняя тирада не была шуткой.

— А что до борьбы с раздолбайством, то она будет вестись, и уже ведется. Правда, не с тем размахом, с каким следовало бы. Раздолбаев надо наказывать рублем, но, чтобы это наказание было действенным, надо наказывать большим рублем, а таких денег у людей — тем более у раздолбаев — нет. Ну а нигилизм уйдет сам, когда народ почувствует над собой реальную власть и ощутит плоды ее деятельности. И это время не за горами, поверьте мне! А пока же имеем то, что имеем. Вот такая вот политическая экономия…

Вновь возникла пауза. Я аккуратно взглянул на часы и невольно вздрогнул — мы сидим здесь уже больше часа. Надо было закругляться:

— И что — вы просили меня подъехать для того, чтобы провести со мной политзанятия? — спросил я.

— Ни в коем случае — я не имею дурной привычки тратить время по пустякам. Однако — хотите верьте, хотите нет — я за относительно короткое время нашего знакомства, несмотря ни на что, проникся к вам искренним уважением и хочу вас просто предупредить.

— В таком случае вы как раз тратите время по пустякам. Уверяю, что меня уже не раз предупреждали — причем в более… убедительной форме. И что?!

— Я имел в виду совсем не то, о чем вы подумали. Может, «предупредить» в данном случае не совсем удачное слово. Скорее — дать совет, — Мещеряков вновь на секунду задумался. — Вот мы с вами уже говорили о том, что шахматная партия может быть прекрасной аналогией человеческого бытия. Здесь тоже существуют определенные правила игры и тоже существуют свои ранги. В самом низу этой иерархии стоят пешки. Их много, и все они мечтают пролезть наверх — в ферзи. А путь для этого один — вперед, и только вперед! И они идут этим путем, где и погибают в подавляющем большинстве случаев, ибо пешка — есть пешка, и ею при необходимости легко пожертвуют. Легкие фигуры — рангом повыше. И ладьи, пожалуй, здесь же — они посильнее, но разница не очень велика. У них и свобода передвижения больше, и дальнобойность. И они ощущают себя выше пешек, за которыми зачастую прячутся в минуту опасности, упиваясь при этом собственной значимостью. При этом, между прочим, они забывают одно весьма пикантное обстоятельство: у пешки есть хоть мизерный, но все же шанс стать ферзем, а ни конь, ни слон, ни ладья не станут ферзем ни при каких обстоятельствах.

Король воображает, что он является самой важной фигурой на том простом основании, что его пленение означает конец всей партии. Но это только видимость власти! А что из себя представляет его реальная власть? Только на соседнюю клетку. Пусть в любую сторону, но всего лишь на одну клеточку. Вот и прячется постоянно за другими фигурами…

Ферзь?! Да, это реальная сила — во всех направлениях, и на любое количество клеток. Но формальной власти-то у него нет — он не король. К тому же за ним идет постоянная охота, но только затем, заметьте, чтобы впоследствии заставить капитулировать короля. Иногда и самого ферзя в жертву приносят — помните знаменитый ферзевый гамбит?