Операция «Тюбетейка» - [5]
— Спасибо, — с радостью благодарит Ауримас и зажимает машину локтем, потому что обеими руками продолжает крепко держать мамину руку. — А… расписываться не надо?
— Не надо, — успокаивает дядя. — На этот раз обойдёмся без формальностей. — Он заговорщицки подмигивает Ауримасу.
И тут Ауримас вдруг вспоминает одну чрезвычайно важную вещь, он тянется к уху Карабаса и тихо-тихо, чтобы мама не услыхала, шепчет:
— Спасибо, дядя Карабас Барабас, вашей тайны я никому не выдам!
— М-м… — снова мычит дядя, словно у него зуб заболел. — Ну что же, правильно, что ты умеешь держать язык за зубами.
И Ауримас окончательно покидает Домик находок — хоть и без шапочки, но зато с мамой. Они вдвоём бредут через песчаную пустыню, где не растёт ни одной пальмы, не живут верблюды, а так как всё ещё не стемнело, то и шакалов с гиенами не видать. Проходят они мимо самого большого зонта. Разомлевшая от жары толстая тётя спит под ним, и белый пластмассовый треугольничек на её носу не шевелится.
— Мама, — говорит Ауримас, — эта толстая тётя…
— Нехорошо так говорить о взрослых, — одёргивает его мама.
— Но эта тётя… — и Ауримас замолкает. Он хотел рассказать маме, что эта тётя — покинувшая Домик находок Баба Яга, что теперь она не ест мальчиков и девочек, а только съедает за один присест по три пирожных. Но ведь он обещал никому не выдавать тётиной тайны, и надо держать слово. Как-никак, а тётя указала ему дорогу к Домику находок, помогла одолеть бескрайнюю пустыню и даже победить самого Карабаса Барабаса!
Поэтому Ауримас по-мужски сохраняет тайну и, только чтобы окончить начатую фразу, добавляет:
— Эта тётя в день съедает по три пирожных. А её зонтик — самый большой на всём пляже.
— Я уж вижу, — смеётся мама, — что ты повидал белый свет, пока меня разыскивал.
— А сколько препятствий и опасностей преодолел… — тяжело вздыхает мальчик.
Первый полёт
Ауримас впервые летит на самолёте. Дрожащими от волнения пальцами берёт он леденец, который на подносе протянула ему улыбающаяся стюардесса; на фантике нарисован золотой самолётик. Сунув леденец в рот, мальчик прижимается лбом к круглому окошечку, стекло толстенное, его, наверно, и камнем не пробьёшь. Внизу видны маленькие, бегущие назад домики, квадраты полей, паутинки железнодорожных путей; по рельсам как раз катится паровозик — крошечный, меньше игрушечного. Но вот уже ничего не видно, самолёт ныряет в тучу, и Ауримасу становится страшно.
— Мама, — спрашивает он, — а самолёт не может заблудиться в облаках?
Но не успела ещё мама успокоить его, как самолёт выныривает из густого серого тумана, и они уже летят по залитому солнцем бескрайнему простору. Теперь мальчику кажется, что облака внизу — вовсе не облака, а заснежённые поля, из которых там и сям выступают ледяные торосы, и на них вот-вот может появиться семейка белых медведей. А вдали, до самого горизонта, запорошённые снегом равнины, и если бы, мечтает Ауримас, если бы к хвосту самолёта можно было привязать санки и сесть на них — то понесёшься по этой равнине быстрее ветра, даже в ушах засвистит!.. Невиданно широкий и чистый мир открывается перед удивлёнными глазами малыша, мир золотистого холода, повисший над планетой Землёй, которую и не видать за толстым слоем облаков. От восторга Ауримас даже проглатывает леденец.
— Мама! — кричит он. — Теперь я уже знаю!
— И я тоже знаю, — понимающе улыбается мама. — Когда вырастешь, будешь лётчиком, да?
— Конечно, — кивает головой мальчик, щёки его горят от волнения. — Конечно, буду лётчиком, и мой самолёт потащит вслед за собой санки — сто санок! — а на них будет сидеть тысяча мальчиков и девочек, и знаешь, куда мой самолёт повезёт их?
— Уж не в Африку ли? — смеётся мама.
— И откуда только ты всё знаешь? — удивляется Ауримас. — Да, я прокачу их в Африку, чтобы они увидели настоящих крокодилов и настоящих львов.
— А разве в зоопарке живут не настоящие львы и крокодилы? — спрашивает мама.
— Конечно, не настоящие, — с видом знатока заявляет Ауримас. — Ведь они же в клетках. А в Африке бегают на свободе, — значит, настоящие!
Мальчик не видит, что люди, сидящие рядом с ними, слушают и улыбаются. Он уже снова прижался носом к окошечку и думает о чём-то своём.
— Мама, — через некоторое время спрашивает он, — а птицы могут летать на такой высоте?
— Могут, — отвечает мама, — только не все…
…Когда по утрам стало подмораживать и однажды трава на берегу даже побелела от инея, старый селезень закрякал, подавая уткам знак, что пора готовить крылья в дорогу. И вскоре поднялась в небо целая стая диких уток, а с ними и молодой утёнок, которого ждало первое путешествие в невиданные тёплые страны, в Африку.
В том году весна была поздней, утёнок появился на свет, когда дело уже шло к лету, и крылья у него окрепли ещё недостаточно. Мать-утка опасалась, что он не выдержит далёкого пути. Однако зима обещала быть суровой, оставаться зимовать здесь, на родном болоте, никак нельзя, это означало бы верную гибель. Значит, хочешь не хочешь, а надо было отправляться в дорогу.
И вот, едва взошло солнце, длинная вереница уток поднялась в синее небо. Впереди опытный вожак селезень, а позади всех юный утёнок, потому что в конце вереницы легче: ты летишь как бы в коридоре, сделанном для тебя передовыми, которым приходится рассекать воздух. Поэтому задний может даже поспать в полёте, маши себе крыльями и спи — воздушный поток всё равно будет нести тебя вслед за вереницей… Выше и выше поднимается утиная стая, а мать-утка всё оборачивается назад — волнуется, как там дела у её сыночка.
