Операция «Сломанная трубка» - [27]

— Заходите! Там не заперто!

Калитка отворилась, и во двор вошла женщина с большой черной сумкой на широком ремне.

— Скажи-ка, это ты будешь Никон?

— Да, я, — удивленно ответил Никон. — А зачем я вам?

— А ты и не догадываешься, — сказала женщина. — Сплясать тебе полагается!

— Как так сплясать?

— Ты, выходит, и писем ни от кого не ищешь? — Женщина полезла в свою сумку.

— Писем? Да нет, я… — Никон запнулся, не зная, что ответить. Он вспомнил, как прощался на пристани с Маюк, и лицо его вспыхнуло. С опаской покосился на Кестюка. Так было неудобно, будто сделал что-то очень нехорошее.

Но Кестюк вроде и не заметил, как растерялся его товарищ. Он смотрел, как женщина копается в сумке, и вдруг хлопнул Никона по плечу.

— Чего молчишь? Ты ведь ждешь письмо от польских ребят.

Наконец она вытащила из сумки конверт с большой пестрой маркой, положила на перила крыльца, а сверху прихлопнула его толстой тетрадью.

У Никона отлегло от сердца. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно все-таки: как быстро дело обернулось! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот уже ответ пришел!

— Видишь, тебе пишут из Люблина, — сказала женщина и открыла тетрадь. — Вот тут распишись, а потом и спляшешь.

Никон нерешительно стал отнекиваться. Тогда Кестюк, заявив, что письмо и его касается, лихо отбил чечетку. И тут же потянул друга в избу.

— Э-э, постойте, постойте! — засмеялась женщина. — От меня так просто не отделаешься.

— А что еще?

— Письмо!

— Кому? — удивился Кестюк.

— Да все ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.

«Пропал я, если от Маюк, — заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. — Кестюк издеваться будет. А узнают ребята, проходу не дадут…» Он покраснел еще сильней, чем раньше.

Женщина внимательно посмотрела на мальчика и подсунула ему тетрадь.

— Ладно уж, расписывайся, но смотри — в другой раз все равно плясать заставлю…

Ребята сказали почтальону спасибо и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, опять ничего не поняли. Кестюк перебрал листки.

— Смотри-ка, на шести страницах написали!

— Уж больно быстро пришел ответ, — сказал Никон. — Наверняка они узнали что-то новое. Как ты думаешь?

— Посмотрим, — ответил Кестюк. — В общем, ясно: завтра прямо с утра — к Ядвиге Стефановне! Поедем вдвоем, она шума не любит. А то опять Илемби привяжется или еще кто-нибудь…

Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Маюк сдержала свое слово — письмо толстое, в нем, видно, засушенные листья и травы.

— А другое письмо от кого? — спросил тут Кестюк.

— Да так… Из деревни…

— У вас там живут родные, да?

— Какие родные… Дядя с тетей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Кестюка кто-нибудь другой, Никон, наверно, вывернулся бы. Но не мог он врать Кестюку! Никон взял письмо с полки и посмотрел товарищу в глаза.

— Кестюк, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

— Это не новость: такого, как у тебя, и в школе нет.

— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон снова покраснел. — Ты только никому об этом не говори, ладно?

— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

— И смеяться не будешь?

— Да нет же. С чего ты взял?

— Тогда слушай: один гербарий я подарил Маюк. На намять…

Никон боялся, что Кестюк расхохочется, но тот опять только пожал плечами.

— Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.

Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты стебельки и листья, под каждым — название. На третьем листе Маюк описала, как добрались домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто — буковка к буковке, как бусы на нитке, — пишет племянница жены лесника.

Никон, читавший быстрей приятеля, вдруг ткнул пальцем в конец письма:

— Кестюк!.. Прочти-ка, что тут написано…

Маюк писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колоски. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел высокий седой старик. Он поблагодарил пионеров за их работу, сказал, что живет недалеко, в соседнем районе, а потом начал рассказывать о революции. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Вот вам бы самим послушать», — писала Маюк.

Ребята переглянулись.

— Заряжающий «Авроры»!

— Чуваш!

— Никон, сейчас же садись и пиши Маюк письмо! Пусть поточней узнает, откуда появился старик, где живет. Если в самом деле недалеко, пусть с ним встретится, расспросит…

Никон нагнулся к своему портфелю, вытащил чистую тетрадь.

Но не такое, оказывается, легкое это дело — написать письмо Маюк. Они скомкали несколько листов, пока сочинили небольшое письмецо. В нем они просили Маюк узнать от старика, откуда он к ним переехал. Если у него были сыновья, то не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли сын в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали также: если понадобится, можно сказать старику, что им интересуются красные следопыты. Попросили Маюк отложить все свои дела и во что бы то ни стало найти заряжающего с «Авроры». Потом передали привет от всех ребят — участников операции «Сломанная трубка» — и подписались.