Операция «Шедевр» - [32]

— Я слышал разговоры о миллионах, — признался он.

В 1914 году Перуджа получил меньше года тюрьмы: вопиющий приговор за такое серьезное преступление. Но эта тенденция будет преследовать дела об искусстве весь век. Когда он вышел из тюрьмы, в Европе уже бушевала мировая война, и про него забыли.

Добрую половину недели я опрашивал персонал Пенсильванского исторического общества. Я увидел тридцать семь из тридцати восьми сотрудников: хранитель по имени Эрнест Медфорд не вышел на работу по болезни. Руководство музея считало, что разговор с ним — пустая трата времени.

— Эрни работает у нас семнадцать лет, — заверила меня Фрелих. — Он всегда готов помочь, если у нас проблемы.

После этого мы обратились к общественности и помогли музею объявить награду в пятьдесят тысяч долларов. Факс с предложением получило множество СМИ, начиная с National Public Radio и заканчивая Inquirer и Arts Weekly. Это вызвало всплеск внимания, но тактика, которая так хорошо сработала в деле о статуе Родена, на этот раз принесла сомнительные результаты. «Звонящий сообщает, что подозрительный человек смотрит на выставочный стенд. Больше никакой информации», — отметил оператор. «Звонящий видел саблю на заднем сиденье „шевроле“ на парковке на Эссингтон-авеню рядом с Семьдесят четвертой улицей. Это было две недели назад». И самое любимое: «Звонил ясновидящий. Готов уделить время. Отмечает, что в день ограбления Луна была в Козероге».

Я перевел охоту за преступником в более знакомое и перспективное место.

На следующей неделе после того, как мы начали расследование, в виргинском Ричмонде должна была пройти одна из крупнейших в стране ярмарок для коллекционеров предметов Гражданской войны — Great Southern Weapons Fair. Я сам увлекался этой темой, бывал на ярмарке три или четыре раза за несколько лет и знал, что почти все серьезные торговцы на Восточном побережье будут там. На этот раз я взял с собой специального агента Майкла Томпсона, и, как и следовало ожидать, мы встретили видного пенсильванского историка и торговца Брюса Базелона, автора книги о наградных саблях. Я рассказал ему о пропаже. «Забавно, что вы об этом упомянули», — ответил Базелон и поведал нам историю, которую слышал от одного торговца из района Поконо. Тот говорил, что к нему в магазин пришел какой-то человек и показал фотографию наградной сабли, которую хотел продать. Торговец позвонил Базелону, решив, что сабля должна быть в фондах Пенсильванского исторического общества.

Я позвонил тому торговцу. Он подтвердил историю и, порывшись в старой адресной книге, отыскал там того самого любителя из Филадельфии, который пытался продать ему саблю. Его звали Джордж Чизмазия.

Холодным утром за два дня до Рождества мы без предупреждения появились у Чизмазии на работе. Это был мужчина пятидесяти шести лет с обветренной светлой кожей, массивными челюстями, узкими карими глазами и аккуратно подстриженными седеющими усами и седыми волосами, которые зачесывал влево. Он был электриком, и начальник вызвал его с объекта. Чизмазия встретил нас оживленно.

— Чем могу помочь, ребята?

— Речь о расследовании по делу о пропаже реликвий Гражданской войны, — сказал я. — Джордж, мы хотим поговорить с вами о саблях.

Чизмазия посерел.

— Эрни вам рассказал, да?

Эрни был тем самым сторожем, единственным сотрудником музея, с которым я не поговорил.

Я бросил взгляд на Томпсона и соврал:

— Совершенно верно. Именно поэтому мы сюда и пришли.

— Так где сабли, Джордж? — поинтересовался Томпсон.

— У меня дома. Я вам их покажу.

Чизмазия жил с женой в скромном двухэтажном домике в Ратледже, рабочем пригороде в нескольких километрах к юго-западу от международного аэропорта Филадельфии. Приехав на место, мы пошли за ним на второй этаж. На двери в спальню было больше замков и систем сигнализации, чем в любом зале Пенсильванского исторического общества. Открывая ее, он сказал:

— Я называю эту комнату своим музеем.

Как только мы вошли, я понял, что наш пухленький невысокий электрик — вор большого калибра и тремя саблями и винтовкой не ограничился.

Стены и витрины были переполнены достойными музея предметами XVIII и XIX веков — всего две сотни. Я прошел по комнате и насчитал про себя двадцать пять наградных сабель и пятьдесят единиц огнестрельного оружия: разнообразных винтовок, мушкетов, пистолетов и револьверов. Комната была буквально забита ценными памятниками американской истории. Коробочка для чая из слоновой кости. Бронзовые дорожные часы. Серебряный свисток викторианской эпохи. Высокие стопки десятидолларовых золотых монет с головой индейца. Черепаховый мундштук для сигар. Пара овальных запонок времен Войны за независимость. Серебряные карманные часы из Джорджии. Серебряная сахарница в форме груши. Перламутровый театральный бинокль в кожаном футляре. Игрушечный комод красного дерева. Все было очень высокого уровня.

Чизмазия изображал застенчивость и жаловался на непредсказуемость провенанса на рынке военных реликвий. Мы же почти ничего не говорили и смотрели то на него, то на экспонаты. Вокруг нас было столько истории, такая масса улик. Повисла пауза: мы знали, что он не сможет удержаться и как-то ее заполнит. Он начал суетиться, а потом наконец показал на меч эпохи «Мэйфлауэра»