Операция прикрытия - [49]

Берия был бабником и гурманом, но вместе с тем он не мыслил себя вне работы. Он даже представить не мог, что наступит день, когда его в очередной и последний раз наградят орденом и отправят на пенсию. Просто на его памяти до пенсии редко кто доживал, остальные заканчивали обычно лагерем или стенкой, если от сердечного приступа не умирали — чаще всего прямо на рабочем месте. Таковы были суровые реалии, и Берия старался о них лишний раз не думать.

Все эти колхозы и металлургические комбинаты его имени Лаврентию Павловичу были глубоко безразличны. Он знал цену славе и помнил, как переименовывались те же самые колхозы и предприятия, названные именами тех, кто в тридцатых годах пополнил списки врагов народа. Да что предприятия, города переименовывались — разные там, Троцки, Зиновьевски да Бухарински. Географическая память — самая непрочная, новая власть всегда переименовывает все на свой лад. Главное, считал Берия, остается в делах. Да, именно так. Ежова не забудут, развязавшего террор в конце тридцатых, но и Берию, который этот террор прекратил, будут помнить. И никто не станет задумываться, кто именно этот террор развязал, в учебниках так и будет сказано, что Ежов и присные допустили перегибы, а Берия положение дел поправил. Под руководством мудрого вождя, который снова напишет какую-нибудь статью о головокружении от ошибок.

Захотелось плюнуть на все, сказаться больным и уехать к Ларе. Только и здесь радости в последнее время было мало. Лара постоянно ходила раздраженная, и Берия ее понимал — что это за молодость, когда повеселиться особенно нельзя, шага ступить без охраны, даже рестораны, которые она с любовником посещала, были пустынные, если и сидели в них люди, то смело можно было сказать, что это гэбэшное начальство своими хамоватыми мордами народ изображает.

Среди таких невеселых размышлений его и настиг резкий и требовательный звонок кремлевской вертушки.

— Лаврентий, — глуховатым голосом спросил Сталин. — Ты давно настоящее чанахи ел?

— Давно, Коба, — сымпровизировал Берия. — Последний раз в Тбилиси, помнится, это было, в ресторане «Сакартвелло».

— Тогда спускайся вниз, — сказал Сталин. — Поедем на дачу, я тебя чанахи угощу и лобио.

На даче, к удивлению Берии, было людно. Среди припорошенных снегом елей над железным мангалом курился Дымок.

— Василий Иосифович приехал, — доложил всезнающий Власик. В последние годы он сильно располнел, но службу знал хорошо — куда бы Сталин ни ехал, первым у его машины оказывался именно Власик, предупредительно открывая дверцу. Первым он узнавал и о происходящем вокруг. — С фронтовыми друзьями встретился. Предупредить, чтобы уехали?

— Пусть гуляют, — махнул рукой Сталин. — Они ведь не виноваты, что этот шалопай отца ни о чем не спросил.

К сыну Василию вождь относился с настороженностью. Застольям сына он особо не препятствовал, все-таки Василий был грузином, а грузин без застолий это не грузин, это просто житель Грузии. Но и то, что Василий злоупотреблял спиртным, Сталина не особо радовало. Семейная жизнь его не удалась, он на это сам частенько жаловался Берии. Дочь влюбилась в еврея Каплера, и только арестом журналиста удалось предотвратить нежелательную связь. Старший сын Яков погиб в плену, а Василий, хоть и дослужился до генерала, отцовской гордости у Сталина не вызывал — он постоянно попадал в какие-то не слишком приятные истории, которые не делали чести его воспитанию, а следовательно, какая-то часть вины за поступки Василия ложилась и на его отца.

Заметив группу идущих по дорожке людей, собравшиеся у мангала посерьезнели и подобрались: несомненно, они знали, чья эта дача, и сразу сообразили, что пожаловал сам хозяин. Прежним оставался только Василий — в расстегнутом кителе, из-под которого выглядывала нательная рубаха, в сдвинутой на затылок папахе, Василий священнодействовал с шампурами, нанизывая на них крупные куски мяса. Рядом с сыном Сталин увидел плечистого высокого парня в кожаной, явно заграничного покроя куртке. У парня было волевое лицо, он был коротко стрижен под бокс, а на подходящего Сталина смотрел с некоторой растерянностью. Остальные были офицерами в чинах до майора, но Сталин на них не смотрел, он смотрел только на незнакомого парня в куртке.

— Отец, здравствуй, — сказал Василий, вытирая руки о вафельное полотенце. — Извини, что не предупредил, стихийно все получилось, Илья Вережников позвонил, он в Москве проездом,

Сталин скользнул взглядом по смущенному капитану с авиационными петлицами и погонами, потом снова вернулся к парню в куртке и требовательно спросил:

— Вы кто?

Василий обнял парня за плечи, словно показывая, что берет его под защиту.

— Это же Сева Бобров, отец, — сказал он. — Наш знаменитый футболист и не менее знаменитый хоккеист. Честное слово, он еще прославит нашу страну, так прославит! Его весь мир знать будет!

Парень еле заметно поморщился, и это неожиданно понравилось вождю. Он поощрительно улыбнулся смущенному спортсмену, потом окинул взглядом собравшихся у мангала военных. Те растерянно молчали. Ситуация была непредвиденной, и все могло закончиться неизвестно чем — все зависело от настроения Сталина, на которого присутствующие смотрели с напряженным благоговением: не каждый день приходится встречаться с вождем лицом к лицу.