Операция "Немыслимое" - [13]

Меня встречали у трапа на двух "Чайках" и дюжине "Волг", будто большого партийного функционера или зарубежную поп-звезду, вроде Джанни Моранди, посетившего Ташкент лет пять назад. Целая делегация облеченных народным доверием чиновников партийного и советского аппарата. Видимо, мои московские знакомцы сумели внушить по телефону почтение к моей скромной персоне. Было чертовски лестно, приятно и неудобно — когда взрослые мужики, годящиеся мне в отцы, прислушиваются к каждому слову переводчика, чтобы не дай бог, не пропустить какое-нибудь важное откровение столь значительного гостя.

В Узбекистане в это время у руля официально находились двое: советскими органами рулил Пулат Киргизбаевич Хабибуллаев — довольно известный ученый, работавший в созданной им самим научной отрасли — физике мягких сред, попавший в Председатели Верховного Совета наверное в виде какого-то демократического эксперимента с поста Президента Академии; и партию коммунистов представлял Рафик Нишанович Нишанов — очень умный узбек, сделавший неплохую карьеру на ниве международных отношений. Нишанов был в это время в Москве, Хабибуллаев не мог оторваться от прений в местном Парламенте, а главным среди встречающих оказался Владимир Петрович Анищев — Второй секретарь Компартии Узбекистана, курировавший, как мне шепнули на ушко, силовые структуры и метивший в Председатели Комитета Народного Контроля РСФСР. Вроде бы в свое время именно с этой должности "ушли" Воронова?

Издавна повелось в отношениях Москвы и республиканских столиц, что Первые секретари республиканских Комитетов КП представляли титульную нацию, Вторые почти всегда оказывались русскими назначенцами. Исключения случались, но были так редки, что хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить все подобные случаи за всю историю Союза. Узбекистан не стал в этом отношении чем-то особенным: интернациональная дружба народов крепилась здесь как нигде еще.

Было Второму секретарю около пятидесяти лет, но в темных волосах еще не блестела седина. Выглядел он настоящем щеголем — в советских фильмах такие типажи чаще всего используют в ролях умных, вдумчивых и справедливых следователей-полковников, которые всегда ходят в строгом цивильном костюме. Актер Бурков в такой роли смотрелся бы комично, а товарищ Анищев — органично. Но был уже, конечно, не полковником, скорее, генерал-лейтенантом в чиновничьей иерархии. И больше ничего особенного в его облике я не обнаружил.

Меня провезли по городским улицам, широким и пустым: жидкую вереницу еле плетущихся легковых машин, длинных, с гармошкой, автобусов "Икарус", юрких РАФиков и редких грузовиков было трудно сравнить с бешеным трафиком большинства городов, где мне пришлось побывать в последние годы. Показали достопримечательности двухмиллионного города, с которыми оказалось негусто: телебашня, возведенная совсем недавно — в восемьдесят пятом, куцее метро, располагавшее двумя короткими линиями, гостиница "Москва", гостиница "Россия", гостиница "Узбекистан". Наверняка было что-то еще — стадионы, парки, мечети (куда же без них на Востоке!), но я предложил потихоньку сворачивать экскурсионный тур, сославшись на усталость после перелета. В окне машины мелькнули Выставочный зал союза художников Узбекистана, музей Ленина на проспекте Ленина и здание Совета Министров Узбекистана на площади опять же Ленина, украшенной огромным памятником Ленину и сотней водяных струй из помпезного фонтана. Видимо, добрые, улыбчивые узбеки очень любили Ленина и называли его именем все подряд: колхозы, заводы, школы, парки. Признаться, я уже от этого отвык, и подобное обожествление человека, даже не самого человека, а его имени, псевдонима, мне показалось какой-то азиатской дикостью. Культ Ее Величества был куда более распространен, ну куда менее навязчив. Королевские банки, королевские компании, королевские университеты и королевские парки — все это было куда значительней десятка памятников, но почему-то не так сильно давило на сознание, как разномастные бюсты и статуи Ильича. Не создавалось эффекта монументальности и физического присутствия. А раньше я этого и не замечал.

Все, что мне успели показать, кроме телебашни, располагалось очень компактно, неподалеку друг от друга. Рядом же высотка партийного издательства и еще какой-то параллелепипед из стекла и бетона.

У каждого города свое лицо, и каждый не похож на другой. Но Ташкент даже на фоне ожидаемой индивидуальности выглядел неповторимо! Я никогда прежде не бывал в Ташкенте и город сразу поразил меня новенькими домами, которых оказалось здесь очень много, гораздо больше, чем в большинстве советских городов. Да они почти все были новыми — недавней постройки, едва ли большинству исполнилось даже десять лет. С огромными открытыми лоджиями, галерейного типа, когда на сотню квартир в девятиэтажке приходился всего один подъезд, но зато у каждого этажа имелся один общий длинный балкон, на котором виднелись входные двери квартир. Все это выглядело так необычно и в то же время настолько по-южному, что ничто другое здесь и не могло быть.

Размазанный по огромной площади, город утопал в зелени, организованной не в парки, а разбросанной повсюду: в каждом дворе, на тротуарах — деревья, клумбы, кусты. Плоские крыши всюду, тюбетейки над загорелыми лицами, штаны из-под платьев у женщин, короткие рукава у рубашек в октябре, яркие цветы в клумбах, витающий в воздухе запах каких-то сладостей и сдобы, развешанные на домах и специальных стойках лозунги вроде "Вчера разработал новое — сегодня внедри — завтра передай опыт!" — все это придавало узбекской столице непередаваемый колорит, запоминающийся навечно любым его гостем.