Операция «Ледышка» - [7]

— Смотри, в окне кафедры огонек светится! Значит, там дежурный профессор остался! Давай скорей! Раз-два, взяли!..

Дежурный на кафедре и впрямь остался.

Сторож.

Увидев студента, прачку и зажатого между ними ректора с лицом очень странного цвета^[17] и с сосулькой в виде человеческой руки в кулаке, он почти протрезвел.

— В-ваше премордие… — вскочил он с ректорского кресла, роняя недопитую бутыль с чем-то дешевым и вонючим на дар-эс-салямский ковер.

Задетая локтем, тарелка с бутербродами с маринованными корнишонами и хреновой заправой^[18] плюхнулась в аквариум.

— А я т-тут… это… р-рыбок… к-кормлю…

Забытая, с утробным бульканьем выливалась под его ногами бормотуха, внося в желто-бело-бежевую гамму шедевра дар-эс-салямского ковроткачества интересное разнообразие.

Механически отметив про себя, что сию порчу школьного имущества^[19], наверняка, тоже спишут на него, Агафон сурово насупился:

— Немедленно позови дежурного преподавателя!

— С-сейчас, господин ректор… с-сию с-секунду, господин ректор… — не сводя глаз с ледяного лица Уллокрафта, словно ни Мельникова, ни девушки не существовало, истово зазаикался сторож. — Только ш-шубеньку найду… и ш-шапку… и ш-шапоги… то есть, с-сапоги… и с-сапку… и с-субеньку… т-тоже…

Игла нехорошего предчувствия кольнула студиозуса в то место, которое в книгах политкорректно переименовывается в «сердце».

— Как — шапоги? — дернулся студент, но ударился головой о фонарь, все еще зажатый в кулаке Уллокрафта, и веселые тени заплясали по комнате. — Где дежурный профессор?

— Так ведь это… в-ваше п-придумие… в-вы же с-сами их отпустили… в-всех…

— Куда?! — в первый раз за день совершенно уверенный в своей невинности, возопил Агафон.

— Дык… это… к магир… магиср… маргис… к г-городскому г-голове на ужин! — голос сторожа звучал почти жалобно.

— А лекари где?

— С н-ними…

— А старшекурсники?

— В г-городе… как в-всегда… в-водку пьянствуют… безобразия х-хлюганят…

— А остальные студенты? — утопающих схватился за спускаемый якорь.

— Дык т-тоже… т-там же… т-того же… т-тех же… П-праздник ведь… ваше п-предурие!

— А… А… А…

Вариантов больше не оставалось.

— К-кабуча… — с отчаянным шипением вырвалось между стиснутых зубов чародея.

— Что будем делать? — растерянно глянула на студиозуса девушка.

— Пойдем домой к мэру, — упавшим голосом произнес Мельников, словно вынес себе смертный приговор.

— Но как мы понесем в такую даль мастера Уллокрафта?! — отчаянно вскинула брови Мари, и тут же просветление отразилось на ее лице.

Но добраться до губ не успело.

«Попробуй только скажи „телепортация“ или „левитация“», — оскорбленно сверкнуло в серых очах Агафона^[20], и с языка прачки слетело лишь робкое, не громче мышиного писка:

— Может… есть какой-нибудь… способ… каким пользуются… волшебники?

Мельников сурово нахмурился, задумался… и радостно хлопнул себя по лбу:

— Конечно, есть!!!

Тяжелые ажурные ворота отворились потихоньку — ровно настолько, чтобы пропустить покидающих Школу двух людей и одну статую — и в образовавшееся пространство протиснулся Агафон, Мари и огромный медный таз, в самой середине которого был установлен ректор со все еще горящим фонарем в одной руке и с третьей рукой во второй.

— Поехали? — ухмыльнулся студент и натянул постромки — бельевую веревку, продетую через наспех пробитые в краях таза дырки.

Мари, в глазах которой до сих пор плескалось огромное, как Белый Свет, удивление^[21], закинула за спину мешок Агафона, прихваченный по пути из сарая на всякий случай, уперлась в спину ледяной фигуры, и процессия двинулась в город.

Впервые за сорок лет после окончания Школы мастер Уллокрафт снова катался на медном тазу, втихаря позаимствованном из кладовой прачек — хоть на этот раз не с горы и не по своей воле.

Погруженный в синюю тьму город, сияя праздничными огнями, елками и искрящимися под луной сугробами, ждал их впереди.

Появление ездового студента ВыШиМыШи, таза то ли с человеком, то ли с памятником неизвестному Дед-Морозу-потрошителю и девушки, вцепившейся мертвой хваткой в спину нарядного старика, вызвало на улицах самое оживленное внимание.

Дети смеялись и показывали пальцами, взрослые подходили и разглядывали ледяную фигуру, мимоходом восхищаясь талантом скульптора и недоумевая, запасная ли у деда рука на случай, если одна отвалится, или мистический символ.

Чтобы отвязаться от бесконечных в своей однообразности и однообразных в своей бесконечности вопросов, Агафон неосторожно брякнул, что это символ. Но, как любил говаривать Шарлемань Семнадцатый, сказал «А» — полезай в кузов, и уже через секунду студиозусу пришлось отвечать на вопрос, а символом чего конкретно являлась протянутая рука.

Подозревая недоброе, но тем не менее, по какой-то непонятной причине игнорировав отчаянно вопивший внутренний голос, Агафон уверенно сообщил, что это символ ни чего иного, как преуспеяния и финансового благополучия в новом году.

И вот тут началось.

Мари от уллокрафтовой спины оттеснили уже на первой минуте. Десятки рук протянулись к фигуре ректора, норовя потрогать, погладить, пощупать, потянуть, оторвать кусочек чего-нибудь на счастье^[22]. К нему подносили и подводили детей, лошадей и собак, но когда какой-то припозднившийся с базара крестьянин