Операция "Дипломат" - [17]

Герман Карлович Беккер входит в роль

Сдав необходимые документы, Тихон весь день не покидал гостиницу, бродил по коридору, надеясь наткнуться на Кривоносова. Пообедал в буфете на первом этаже, постригся в парикмахерской.

Горничная Лиза заменила в графине воду, отутюжила ему костюм, затопила печь для подогрева воздуха в ванной.

— Я вам и свечки заменю, — нежным голоском ворковала девушка, свежие газеты принесу. А еще чего бы вы желали?

— Ничего, Лиза. Зовите меня Герман Карлович. Давно в горничных?

— Почитай уж год. Если что не так делаю, скажите! — Ясное, милое личико девушки выражало искреннюю заботу.

— Я вами доволен, Лиза.

— Вы чудной, Герман Карлович. У нас заезжие все больше пристают, руками куда не след лезут, непристойное нашептывают да чертыхаются. А вы такой спокойный, добрый. — Она застенчиво улыбнулась.

Тихон улыбнулся в ответ и коснулся губами чистого лба девушки. Лизу растрогала невинная ласка нового постояльца. Она тут же помчалась к своей подруге Шурочке Лаптевой.

— Вот это человек! Одет с иголочки. Бородка — загляденье. Обходительный. Сказывают, сын царского посла. Смотрю — сердце млеет. Господи, бывают же красавцы! Побегу полотенце ему сменю. Еще взгляну, душу отведу. Через каждое наше слово по-иностранному лопочет.

— Никак влюбилась, Лизка? — удивилась опытная в таких делах подруга. — Да он же теперь тебя голыми руками сцапает. Как удав кролика.

— Его самого-то хоть в куклы заставляй играть. Скромный.

— Поглядеть бы. Неужто лучше моего Рудольфа Поруки, что в десятом номере?

— Куда твоему косолапому! Мой высокий, ровненький, как юнкер, даже еще лучше.

— Посмотреть бы, — мечтательно протянула Шурочка.

— Увидишь. Успеешь. Он от нас в Австрию, сказывал, уезжает. Ждет заграничного паспорта. Родители за кордоном, а он в университете доучивался.

— Надо же, все разузнала…

В это же время в канцелярии гостиницы о новом постояльце вели речь управляющая — худосочная пучеглазая старуха Соболева и дородная распорядительница Гоголева. Они ругали швейцара Степана за то, что тот суется к приезжим с разговорами о милиции.

— Может, он этой милиции боится пуще медведя в лесу, а у нас и без того половина номеров пустует.

— Не трещите, сороки, — зло огрызнулся бородатый швейцар. — Ждите, бабы, и до вас милиция доберется. Посадят в казенный дом. И меня заодно. Степан приложил палец к виску. — Шурупить надо. Потому и прощупывал залетного. Много их ноне оттедова, от новой власти, проверяют нас тайно. Энтот-то, что в десятом номере, на втором этаже, Рудольф Порука, никакой не торгаш, а сам черт не ведает кто. Назвался Порукой. Мы ему верим. А дружки мне толковали — агент он из губмилиции.

Женщины, казалось, были потрясены.

— А ходит, носом водит что тебе гусь, воды не замутит… — всплеснула пухлыми руками Гоголева.

— Вот и приглядитесь к новому. До атамана, хлопцы сказывали, дюже охоча нонче милиция. Так-то!

— Рудольф Порука этот вторую ночь где-то пропадает, — шепотом сообщила золотозубая Соболева.

— В деревню Березово увезли его наши хлопцы, уговорили — мол, вожака там увидишь. Глядишь, и придушат чекиста. — Степан потер мутные глаза и скрутил цигарку.

— Ох, Степан, — с тревогой покачала головой управляющая, — втянул ты нас в пакостное дело. Арестуют ни за понюх табаку…

Степан, не отвечая, выпустил струйку дыма.

— Окаянный ты, из-за тебя теперь ночью не засну. Выгода от твоих награбленных тряпок копеечная! — Управляющая подошла к выключателю и щелкнула им. — Обещали сегодня запустить электростанцию. Все керосином пропахло.

— Тихо, бабы! — насторожился швейцар.

По лестнице спускался новый постоялец. Швейцар подобострастно согнулся перед ним.

— На прогулку изволите? Это-с самое распрекрасное занятие для молодых людей.

— А что, любезный, ресторан далеко?

— Как же-с, совсем рядом, вход за углом. Заведеньице купца Слезкина. Приятного-с аппетита.

Тихон небрежно сунул швейцару рублевку. Тот подобострастно засуетился:

— Мерси. Премного-с благодарен.

— Цену себе знает, — причмокнула Соболева.

— Важная птица, — вторила ей Гоголева.

Степан посмотрел вслед Столицыну и неопределенно хмыкнул.

На площади перед рестораном собралась толпа. Тихон подошел ближе и увидел: люди окружили двух купцов в дорогих шубах. Один из них, постарше, объяснял:

— По городу распространяются слухи, будто мы завезли в магазины большие запасы муки. И будто мы обратились к властям с просьбой расширить свободную торговлю хлебом. Это ложь. Поверьте нам: в склады разгружали алебастр, а не муку. Нет у нас хлеба.

— Паника, господа хорошие, уж не извольте сомневаться, — добавил второй купец. — Муки кот наплакал.

Стоявший тут же милиционер с красной повязкой на рукаве тужурки обратился к народу:

— Вам все понятно, товарищи, об этой муке? Со своей стороны могу сообщить: комиссариат продовольствия делает все, чтобы не было полной голодухи. На днях завезут нужное количество продуктов. Просили так вам передать. А сейчас расходитесь безо всякого шума.

Ощущение голода Тихон помнил с самого детства. Были дни, когда мать делила между детьми краюху чернушки, намазанную тонким слоем смальца. Но в общем-то Тихону повезло. Его, восьмилетнего, мать отдала в Москву, к зажиточной и образованной родственнице, та определила Тихона в гимназию, а затем и в университет, где он первым шел по всем дисциплинам. Но тетка умерла, и кончить университет не удалось, пришлось вернуться в подмосковный городок.