Операция без выстрела - [54]

В тот же вечер эмиссар вынул шифровальные блокноты и склонился над чистым листком бумаги. К утру он подготовил шифровку для передачи в разведцентр.

Прежде всего он рассказал в ней о том, что вскоре после высадки связался все-таки с подпольем. Не мог дать о себе вестей, потому что рация была неисправной. Дальше шло сообщение, ради которого, собственно, его послали на Украину: провод в этих краях, мол, уполномочивает ЗП УГВР представлять все украинское освободительное движение в мире и подтверждает, что Бандера не является проводником ОУН.

Текст, сфабрикованный угевееровцами в Мюнхене тайно от американцев, был рассчитан на то, чтобы заинтриговать разведку «возможностями» выдуманного «подполья» и использовать это в оппозиционной борьбе против Бандеры и его 34 ОУН, так называемых закордонных частей ОУН, которые конкурировали с ЗП УГВР, возглавляемой Лебедем.

Американцы требовали от эмиссара разведданных, но он их не имел, поэтому хитрил, ссылаясь на то, что зимой не мог вести разведывательную работу, но теперь надеется, что с наступлением весны поручение выполнит успешно.

— Готовить информацию для американцев будет нетрудно, — говорил Гриньох Ильчишину перед вылетом. — Кто может проверить точность данных? Уверяю тебя, разведка лишена таких возможностей.

И все-таки эмиссар боялся переборщить, поэтому в первом сообщении ограничился только тем, что требовали от него руководители.

После минутного колебания Ильчишин сложил вчетверо бумажку, спрятал ее в карман, растормошил радиста и приказал:

— А ну, вставай, лентяй.

Над лесом разливалась золотая каемка рассвета, когда Ильчишин и Орех вернулись после первой радиопередачи. Оба были возбуждены, раскраснелись от быстрой ходьбы.

По тому, как нервничал эмиссар, Мамчур догадался: Ильчишин получил выговор. За что? За долгое молчание? Или, может, за вынужденную бездеятельность?

Орех, позавтракав вместе со всеми, завалился спать и, когда вошел Песня, досматривал прерванный сон. Ильчишин что-то писал в своем блокноте.

— Ну как, связался? — поинтересовался Песня и, не ожидая ответа, спросил: — Сколько длился сеанс?

— Минут пятнадцать, — сказал Ильчишин. — Как думаешь, запеленговали станции перехвата нашу рацию?

— Все может быть. Откуда ты вел передачу?

— Отошли мы с Орехом километров на шесть-семь от бункера. Перебрались через ручей к крутому обрыву. Туда и забросили антенну.

— А как слышимость?

— Так себе. Пришлось пробовать на разных диапазонах.

— Что же дальше?

— Ничего особенного. Поболтали немного, собрали причиндалы и навострили лыжи.

— Как приняли в Мюнхене твое сообщение?

— Кто знает, наверное, обрадовались. Но, сам понимаешь, много чего в том сообщении сказано авансом. А если откровенно, то дела плохи: будут ругать за пассивность. И справедливо. Я не раз говорил тебе, что время бы заняться делом.

— Как бы не так, — раздраженно кинул Песня. — Кто-то один завалится, и все мы, как есть, попадем в лапы чекистов. Будь уверен, органы надлежащим образом оценят твои связи с Мюнхеном.

— Послушай-ка, друже, — твердо сказал Ильчишин. — Напомню тебе одну старую, как мир, истину: кто не рискует, тот ничего не получает. А ты рано или поздно попадешь за границу. Так позаботился бы о своей судьбе еще здесь, на Украине. Эх, друже, — добавил он с досадой, — пренебрегаешь распоряжениями организации так, будто не знаешь последних указаний.

— Каких? — переспросил Песня.

— Я имею в виду приказ ликвидировать всех ненадежных.

— А если конкретно?

Ильчишин отвел Песню в сторону и объяснил шепотом:

— Ну, хотя бы тех, кто здесь скрывается. Ты им всем доверяешь?

— Это все равно, если бы я спросил у тебя: веришь тому, кто прибыл с тобой? Так как, веришь Ореху?

— Видишь, люди проверяются в сложных условиях. Для радиста наступили тяжелые времена, и настроение у него, кажется, переменилось. Для большей верности я переселил его к себе. Пока что Орех мне нужен.

— Я тоже не могу обойтись без моих людей. За границей вам легко было давать указания о ликвидации ненадежных. И к чему это привело? Не доверяя друг другу и спасая собственную жизнь, каждый член УПА старался расправиться с возможным своим убийцей. Вот тебе и чистка! Понимаешь, подполье перебило, перевешало много своих людей. Остались мы с тобой без войска. Горько, но факт: мы уже не способны оказывать сопротивление Советской власти.

— Даже когда нет войска, сопротивляться необходимо. Надо менять тактику и готовить надежные кадры. Главное, чтобы эхо от каждой диверсии доходило до Запада. Добиться успеха мы сможем только тогда, когда ликвидируем всех ненадежных. Самых преданных националистов переправим за границу. Для этого мне дали чистые бланки нужных документов для Польши, Чехословакии, Венгрии, разные чернила, печати. Кого ты предлагаешь из своих людей?

— Я им всем доверяю. А кто здесь, на Украине, будет вести борьбу? Если бы разрешил, то каждый из них и без бланков ушел бы. Что им наши документы? Кому они их будут предъявлять? Ночь и лес их укрывают много лет, а там, где опасно, спасут автомат и ноги.

— Ты, друже, не горячись. Я хочу, как лучше, — начал сглаживать разговор Ильчишин. — Давай уточним, ты их не ликвидируешь потому, что они тебе нужны, или потому, что веришь, как самому себе?